Белая львица - Хеннинг Манкелль

Наутро около восьми Валландер пришел в полицейское управление, заранее заготовив ответ на вопрос, который ему наверняка зададут. Накануне, когда после долгих колебаний решил прокатиться с Виктором Мабашей на автомобиле, он счел, что риск встретить знакомых или кого-нибудь из полицейских ничтожно мал. Он выбирал дороги, где патрульные машины ездят редко. И конечно же, нарвался на Петерса и Нурена. А вдобавок заметил их в последнюю минуту и уже не успел предупредить Виктора Мабашу, чтобы тот пригнулся и спрятался. Свернуть тоже было некуда. Краешком глаза он видел, что Петерс и Нурен обратили внимание на его спутника. Без объяснений завтра не обойтись, это он понял сразу, проклиная свою неудачу и злясь на затеянную прогулку.

Когда же все это кончится? — думал он.

Потом, успокоившись, опять обратился за помощью к дочери.

— Придется воскресить Германа Мбойю как твоего приятеля, — сказал он ей. — Если кто спросит. Хоть это и маловероятно.

Линда взглянула на него и устало рассмеялась:

— Помнишь, чему ты учил меня в детстве? Что одна ложь тянет за собой другую. И что в конце концов никто уже вообще не знает, где правда.

— Мне это нравится не больше, чем тебе, — ответил Валландер. — Но скоро все кончится. Он уедет из страны. И мы забудем, что он вообще был здесь.

— Ладно, я скажу, что Герман Мбойя вернулся. Иногда мне и вправду этого хочется.

Итак, когда утром в понедельник Валландер вошел в управление, у него в запасе было объяснение, почему воскресным вечером рядом с ним в машине сидел африканец. В нынешних сложных обстоятельствах, которые постоянно грозили выйти из-под контроля, это был сущий пустяк. Увидев утром возле своего дома Виктора Мабашу, окутанного туманом и похожего на призрак, Валландер хотел было спешно вернуться в квартиру и запросить помощь коллег. Но что-то остановило его, что-то шедшее наперекор привычным полицейским резонам. Еще в Стокгольме, на кладбище, у него возникло твердое ощущение, что африканец говорит правду. Луизу Окерблум убил не он. Возможно, он при этом присутствовал, но вины на нем нет. Ее убил другой человек, по фамилии Коноваленко, который затем пытался убить и самого Виктора Мабашу. Не исключено, что и палец Виктор Мабаша потерял, стремясь помешать убийству во дворе заброшенной усадьбы. Валландер без конца ломал себе голову над подоплекой этих событий. С таким ощущением он и привел Виктора Мабашу к себе в квартиру, прекрасно сознавая, что это может оказаться ошибкой. Во многих случаях Валландер прибегал к, мягко говоря, необщепринятым формам общения с подозреваемыми и даже с изобличенными преступниками. Неоднократно Бьёрк даже считал своим долгом напомнить ему о том, что сказано в уставе о корректном поведении полицейского. Впрочем, он еще на улице потребовал, чтобы африканец бросил оружие, если таковое имеется. Тот беспрекословно отдал ему пистолет, а затем позволил себя обыскать, причем до странности спокойно, будто ожидал, что Валландер пригласит его к себе. Чтобы африканец не обольщался насчет его доверчивости, Валландер все же спросил, как он сумел найти его.

— По дороге на кладбище я просмотрел ваш бумажник, — ответил африканец. — И запомнил адрес.

— Вы напали на меня, — сказал Валландер. — А теперь являетесь ко мне домой, так далеко от Стокгольма? Надеюсь, вы сумеете ответить на вопросы, которые я намерен вам задать.

Они устроились на кухне, и Валландер плотно закрыл дверь, чтобы Линда не проснулась. Позднее эти часы, когда они сидели за столом друг против друга, вспоминались ему как самая странная беседа в его жизни. Не только потому, что он впервые по-настоящему заглянул в совершенно чужой мир, откуда был родом и куда скоро вернется Виктор Мабаша. Еще он поневоле спрашивал себя, почему человек может состоять из такого множества, казалось бы, несовместимых частей. Как можно быть хладнокровным наемным убийцей и одновременно человеком чувствующим и думающим, с вполне осознанными политическими взглядами? Но Валландер даже не догадывался, что этот разговор был компонентом обмана, на который он попался. Виктор Мабаша знал свое дело. Он умел внушить собеседнику доверие и прекрасно понимал, что в случае успеха обеспечит себе свободу вернуться в ЮАР. Духи нашептали ему, что надо отыскать полицейского, который шел по следу Коноваленко, и заручиться его помощью, чтобы выехать из страны.

Ярче всего Валландеру почему-то запомнился рассказ Виктора Мабаши о растении, которое встречалось только в намибийской пустыне и порой жило чуть не две тысячи лет. Длинными листьями оно укрывало свой цветок и хитроумную корневую систему, защищая их от палящего солнца. Виктор Мабаша видел в этом необыкновенном растении символ тех сил, что противостоят друг другу в его родной стране и борются за власть в его собственной душе.

— Люди не отдают своих привилегий добровольно, — сказал он. — Эти привилегии вошли в привычку и пустили такие глубокие корни, что стали как бы неотъемлемой частью тела. Не стоит думать, будто это расовый изъян. У меня на родине под властью этой привычки находятся белые. Хотя в иной ситуации носителями ее с тем же успехом могли бы стать я и мои собратья. Расизм невозможно победить расизмом. Но в моей стране, которая за многие века так изранена и истерзана, необходимо искоренить привычки унижения и покорности. Белые должны понять, что в ближайшем будущем им придется отступить. Придется отдать страну неимущим черным африканцам, которые на сотни лет были лишены своей земли. Они должны уступить большую часть своих богатств тем, кто не имеет ничего, должны научиться видеть в черных африканцах людей. У варварства всегда человеческий облик. И оттого оно бесчеловечно. Черные, привыкшие подчиняться, считать себя ничтожными среди ничтожных, должны истребить эти привычки. Быть может, покорность — один из самых трудноизлечимых недугов человека? Она коренится в глубинах человеческого существа, уродует его, поражает все и вся. Путь от ничтожности к ощущению себя личностью очень-очень долог. Когда привыкаешь терпеливо, покорно сносить унижение, эта привычка властвует всей твоей жизнью. И мне кажется мирное решение — иллюзия. Расовая сегрегация в моей стране достигла крайнего предела и уже начала разрушаться, ибо в итоге стала нелепостью. Выросли новые поколения черных африканцев, и они не желают покоряться. Они нетерпеливы, они видят, что близится крушение. Но все идет слишком медленно. И среди белых многие думают так же. Они не хотят привилегий, не хотят жить так, будто все черные в этой стране незримы и существуют лишь как слуги или особая порода животных, которых держат изолированно, в трущобах на обочине жизни. В моей стране есть большие заповедники, где животные живут под охраной. И есть человеческие зоопарки, обитатели которых постоянно находятся под угрозой. В этом смысле животным у нас в стране живется лучше, чем людям.

Виктор Мабаша умолк и посмотрел на Валландера, словно ожидая вопросов или возражений. Для него все белые наверняка одинаковы, живут ли они в ЮАР или нет, подумал Валландер.

— Многие из моих черных братьев и сестер верят, что чувство покорности можно победить его противоположностью, превосходством, — продолжал Виктор Мабаша. — Но это, конечно, заблуждение и ведет лишь к недовольству и напряженности между различными группировками, среди которых должно бы царить согласие. Это может расколоть и семью. А надо вам знать, комиссар Валландер, что без семьи в нашей стране человек ничего не стоит. Для африканца семья — основа основ.

— А я думал, главное — ваши духи, — вставил Валландер.

— Духи — часть семьи. Духи — это наши предки, которые нас оберегают. Они как бы незримые члены семьи. Мы никогда не забываем о них. Вот почему белые совершили чудовищное преступление, вытеснив нас с тех земель, где мы жили многие сотни лет. Духам не нравится, что их вынудили покинуть земли, некогда им принадлежавшие. Духам еще более, чем живым, отвратительны места, где белые заставили нас поселиться.

Виктор Мабаша вдруг умолк, будто, произнеся эти слова, осознал нечто ужасное и сам не мог поверить сказанному.

— Я рос в семье, в которой с самого начала была трещина, — проговорил он после долгого молчания. — Белые отлично знали, что нас можно ослабить, разрушая наши семьи. Я видел, как мои братья и сестры становятся все больше похожи на слепых крольчат. Бегут по кругу, все время по кругу, не зная уже, откуда они пришли и куда им нужно идти. Я видел это и выбрал другой путь. Научился ненавидеть. Отведал темной воды, пробуждающей жажду мести. Но одновременно я понял, что при всей своей власти и высокомерном убеждении, что эта власть дана им от Бога, белые тоже уязвимы. Им страшно. Хоть они и твердят, что сделают ЮАР совершенным произведением искусства, белым райским чертогом.

Но они не замечали нелепости своей мечты. А если и замечали, то не желали в этом признаться. Вот так сами устои стали ложью, и по ночам к белым приходил страх. Они наполнили свои дома оружием. Но страх все равно прокрадывался внутрь. Насилие стало частью повседневного страха. Я видел все это и думал, что рядом со мной будут друзья, но еще ближе будут враги. Я стану играть роль черного африканца, который знает, что нужно белым. Взращу свое презрение, служа им. У них на кухне буду плевать им в супницу, подавая ее на стол. Буду по-прежнему ничтожным из ничтожных, который втайне стал человеком.