«Зайцем» на Парнас - Виктор Федорович Авдеев

этаж, синий почтовый ящик, медная дощечка с выгравированной фамилией: «И. М. Углонов». На мой звонок, как обычно, вышла прислуга с толстыми сытыми щеками, в белом нарядном переднике.

— Илларион Мартынович дома? — солидно спросил я, собираясь переступить порог. И, уже как свой человек, добавил, кивнув на ящик: — Вон у вас там письмо. Выньте.

Прислуга не посторонилась.

— Вы посыльный из редакции? Давайте пакет, я сама передам. О полдень не велят тревожить.

Неужто не узнала? Пальто, проклятое пальто подвело. На меня и в издательстве косятся: зима, а я мерзну в обтерханном демисезонишке. Рукава жена тщательно заштопала, заштуковала, а карманы по-прежнему висели, разинув рот, будто просили подаяния. Кто, действительно, поверит, что я молодой, растущий писатель? Ничего, теперь скоро куплю.

— Я у вас уже был… несколько раз, — сердито сказал я домработнице, обиженный тем, что она меня не запомнила, и с достоинством назвался.

— Писатель? А вы с Ларион Мартынычем по телефону сговаривались? Нет? Обождите, узнаю, дома ли они.

И, вынув из ящика почту, домработница ушла, оставив меня на лестничной площадке.

Вот зануда, и в переднюю не пустила. Надо сказать Углонову, чтобы предупредил. Только хорошо бы подыскать остроумную форму, позабавить его.

Сквозь не плотно прикрытую дверь из кабинета донесся знакомый истонченный расстоянием бас. Значит, дома. Может, работает? Ну да разок-то ради меня может на пару часов отложить рукопись? Живу я в деревне, аж «за Можаем», у него бываю вон как редко. Когда Углоновы обедают? А то до обеда я посижу в кабинете, почитаю, мешать ему не буду, посмотрю, как он пишет, покопаюсь в библиотеке.

Толстощекая прислуга появилась минуты через три, безучастно проговорила:

— Лариона Мартыныча нету дома. Позвоните им завтра в десять утра.

И захлопнула перед носом дверь.

Как же так? Выходит, мне почудился его бас из кабинета? Смущенно спускаясь по лестнице, я вынужден был прижаться к стене: мимо меня, шагая через ступеньку, поднимался выбритый, как актер, мужчина с маленьким чемоданчиком. Знакомое лицо! Кто такой? Знаменитость? Ба! Да это же парикмахер Углонова. Значит… И я мучительно покраснел. С этой поры я навсегда запомнил: известным писателям надо заранее звонить. На то в Москве и существуют телефоны. К «учителям» следует подлаживаться, попасть на прием — это милость.

Весь день я в «отеле» читал гранки повести. Опасность встречи с Цыпиным отпала. Издательство на Тверском бульваре прекратило существование, весь его портфель был передан в Большой Гнездниковский. Здесь создавалось другое, самое крупное в Москве и в Союзе республик издательство современной литературы — «Советский писатель». Директор в нем был новый.

Вечером Петька Дятлюк вернулся из «Крестьянской газеты»: он там работал в экспедиции. На электроплитку с треснувшей керамикой поставили помятый алюминиевый чайник, расстелили газету, порезали пайковую селедку, хлеб. Из посуды были стакан и эмалированная кружка.

Когда, примостившись за колченогим столом, сели ужинать, Петька спросил меня со своим тихим юмором:

— Видал, Витя, многотомного классика? Иль он где за границей летает?

Мне было стыдно признаться, что меня не приняли. А в этом я все больше убеждался, вспоминая свой «визит» к Углонову.

— Угадал, Петя, — ответил я как мог веселее. — Только не за границей летает Илларион Мартынович, а в такси. Я подхожу, а он собирается в «Новый мир». Извинялся, брат, что не может принять. Назначил завтра на утро. Просил непременно.

Я поспешил переменить тему разговора:

— А как твои творческие дела? Продолжаешь свою повесть «Жизнь улыбается»?

— Мне, дружище, «жизнь улыбается» в экспедиции, Знаешь, сколько работы? Придешь домой, а у тебя в голове будто черти горох молотили. Я, Витя, сейчас на другой жанр перешел. Сочинил стишок. Хочешь послушать?

И, вскинув руку, он с хорошо разыгранным пафосом прочитал:

А жизнь идет. Стареем мы.

Песок вслед путь нам устилает.

О, Муза милая, пойми,

Как по тебе Дятлюк страдает!

Славный мужик Петька, а от литературы отходит. Попробуй сесть за повесть, когда в голове «черти горох молотили»! Это бы и со мной случилось, останься я в «Известиях» репортером или в отделе правки. Не зря Горький сказал: литература — баба капризная, совместительства не терпит. Хочешь выбиться в писатели? Пей холодную водичку из крана, рукавом закусывай и не распускай слюни. (Я всячески старался оправдать себя в том, что «не изменил изящной словесности» и отказался «сойтись с журналистикой». Признаться? В душе я частенько жалел об этом. Уже бы стал заправским газетчиком, не пришлось бы изворачиваться, стрелять у меценатов сотняжки, да небось бы за это время и не один сюжетец для рассказа выудил из жизни.)

— Кишка тонка, — продолжал Петька. — Ведь мы как знаний набирались? Вроде той козы. «Бежала через лесочек, ухватила кленовый листочек». А когда скакала через мосток, лизнула «воды глоток». Вот мне в «Крестьянской газете» контрамарку давали на «Дни Турбиных» в Художественный. Это пье-еса! Так автор Михаил Булгаков — сынок профессора, в Киеве гимназию кончил. Университет. Это — писатель. Алексей Толстой возьми. Граф. Сопли по губе еще текли, а ему уже то Гоголя, то Гегеля подсунут. Натаскивают по французскому. Все Европы объездил. Углонов твой. Папаша сам пек статьи, книжки — сынку с пеленок на лбу литературную прививку сделали… Так вот им всем и подводили Пегаса с белыми крылышками. Садись, и сразу на Парнасе. А мы? По-беспризорному и туда лезем. Где пешком, где ползком, а если подъедем — то «зайцем», уцепившись за хвост чужого коняги.

И Петька сам рассмеялся над своим сравнением.

— Чего хорошего дала нам беспризорщина? Закалку. Никогда не вешать носа. Поэтому выпьем, Витя, за это… чайку еще по стакашку.

…Ровно в десять часов следующего утра я уже был в будке автомата: зависимые люди всегда очень точны. Опущенная монетка глухо звякнула в аппарате; я, боясь ошибиться, осторожно пальцем набрал номер. Напряженная тишина, и вот в ней родился знакомый мягкий бас. «Писательский» тон, каким я собирался говорить с Углоновым, застрял у меня в горле. Я торопливо, чуть не шепотом, назвал себя и сказал, что хотел бы его увидеть «на часок». Можно прийти сейчас?

— Я работаю, — басовито прогудел голос. — А что у вас?

Почему я никогда не бываю подготовлен к неожиданностям? Забью себе заранее что-нибудь в голову и не сомневаюсь, что именно так и должно случиться. Я убедил себя, что Углонов должен был сказать: «Авдеев? Пожалуйста, пожалуйста, рад вас видеть. Давненько не показывались. Трудились в деревне? Это хорошо. Получил ваш рассказ: растете, дорогой. Приезжайте, есть о чем побеседовать. Потом пообедаем, я вас давно собираюсь угостить».

Когда же у меня все выходит