Собрание сочинений в двух томах. Том I - Довид Миронович Кнут

близким Тургеневу. Например, его поэма «Листопад» (которая удостоилась Пушкинской премии Российской Академии) есть не что иное как развернутый лирический пейзаж. Тонким мастером пейзажа Бунин оставался всю свою жизнь, но постепенно в его творчестве появлялась особая лирическая музыкальность, главные мелодические темы которой — конец человека, бессильная горечь, свойственная Экклесиасту, бессмысленность жизни и тайна смерти. Характерно, что со временем число персонажей в его рассказах сокращается и остается один герой на краю смертной бездны, обнажающий перед нами душу, в которой уживаются вместе высшая красота и безграничная жестокость.

Бунин любит жизнь во всех проявлениях и воссоздает ее с такой могучей страстью, как будто он наделен какими-то особыми чувствами. Он пленен телом женщины, игрой света и тени или каплей дождя на листе; красивое дерево, спелое поле, песня в степи, биение собачьего сердца, неодушевленный предмет — все близко ему, внятно и дорого. Чувственность язычника слита в нем с чистой наивной верой. Наблюдая, как мучается, страдает и гибнет человек, Бунин не ропщет на Бога, но покорно склоняет голову, словно в глубине души верит, что где-то есть ответ, есть вечная справедливость, высшая и сокрытая правда. Есть в Бунине и трагизм. Но не греческого образца — бессилия перед судьбой, в его трагизме, как искра в тлеющем угольке, теплится надежда на то, что вот-вот станет ясно, ради чего вся эта жизнь.

Язык Бунина по-мудрому лаконичен, каждое слово измерено и взвешено, тщательная выделка и легкость фразы сообщают ему красоту и психологическую убедительность. Подчас его искусство описания достигает такой силы, что читатель будто чувствует тяжесть, тепло, гибкость и даже запах слова. Бунин умеет передать труднопредставимое, выразить невыразимое в природе и человеческой душе. Поражает эстетическая и языковая отделка написанного им. В сравнении со стилем Достоевского, который нередко страдает погрешностями и даже просто нарушением правил грамматики, и стилем Льва Толстого, не свободным от изъянов, письмо Бунина безукоризненно и остается непревзойденным классическим образцом русского языка. Пророческий дар тоже не чужд Бунину. В рассказе, написанном им лет за двадцать до второй мировой войны, он вкладывает в уста одного их персонажей, убивающего по идеологическим соображениям, такие слова: «Скоро Европа станет сплошным царством убийц. Но ведь всякий отлично знает, что мир ни на йоту не сойдет с ума от этого».

Не нужно быть марксистом, чтобы усмотреть в определенной части произведений Бунина знаки его принадлежности к дворянству. Здесь писателя покидает его ясное видение, острый слух, почти музыкальный, не терпящий никакой фальши. Тень классового происхождения лежит, к сожалению, на некоторых его вещах, написанных непосредственно после революции. Но большая часть им созданного останется как драгоценные камни в короне русской литературы.

Да, в некоторых бунинских произведениях отчетливо проступает его классовая ориентация — он не скрывает своей ненависти к коммунистическому режиму. И несмотря на это, советская критика, которая обычно не прощает писателям и сотой доли подобного греха, объявила его одним из величайших русских писателей. В 1947 году советский писатель Константин Симонов пригласил его вернуться в Советский Союз, однако Бунин отказался. Снисходительными к Бунину Советы стали отнюдь не после второй мировой войны, еще в 1927–1928 гг. там, в издательствах ГИЗ и ЗиФ, вышли его рассказы, написанные после революции, а в издательствё «Книжные новинки» — произведения, появившиеся в эмиграции. Известные советские критики (Д. Горбов) снова и снова писали о ведущей роли Бунина в русской литературе, а Литературная энциклопедия, изданная Коммунистической академией в 1930 году, поставила его в первый писательский ряд.

* * *

Престарелый писатель оставил после себя духовное завещание, что-то вроде собственного credo. За год до кончины он написал рассказ о французском моряке («Бернар»), который перед смертью говорит: «Думаю, что я был хороший моряк. Je crois bien que j’étais un bon marin». И далее следует авторский комментарий: «А что хотел он выразить этими словами? Радость сознания, что он, живя на земле, приносил пользу ближнему, будучи хорошим моряком? Нет: то, что Бог всякому из нас дает вместе с жизнью тот или иной талант и возлагает на нас священный долг не зарывать его в землю. Зачем, почему? Мы этого не знаем. Но мы должны знать, что все в этом непостижимом для нас мире непременно должно иметь какой-то смысл, какое-то высокое Божье намеренье, направленное к тому, чтобы все в этом мире „было хорошо“, и что усердное исполнение этого Божьего намеренья есть всегда наша заслуга перед Ним, а посему и радость, гордость. И Бернар знал и чувствовал это. Он всю жизнь усердно, достойно, верно исполнял скромный долг, возложенный на него Богом, служил Ему не за страх, а за совесть. И как же ему было не сказать того, что он сказал, в свою последнюю минуту?»

И Бунин завершает рассказ так: «Мне кажется, что я, как художник, заслужил право сказать о себе, в свои последние дни, нечто подобное тому, что сказал, умирая, Бернар».

Константин Бальмонт

Первый знаменитый русский писатель, с которым я познакомился в Париже, был Константин Бальмонт. Это была уже вторая эмиграция поэта. Еще в 1905 году этот эстет-индивидуалист и ницшеанец неожиданно разразился в некотором роде революционными стихами, вследствие чего его не то выслали, не то он сам бежал из царской России и несколько лет странствовал по разным странам. Октябрьский переворот вновь превратил его в «революционера»: Бальмонт написал несколько стихотворений, посвятив их революции и рабочему, «надежде родины». Однако, получив после этого от советской власти назначение за границу, на родину больше не вернулся и вторично сделался эмигрантом.

Знакомство с Константином Дмитриевичем Бальмонтом сильным впечатлением врезалось в память провинциального юноши, который только два года назад приехал из Кишинева. В моем представлении Бальмонт был прямо-таки венценосным Богом, как принято величать обожаемых художников и поэтов. Подобно Врубелю, Качалову, Скрябину, Шаляпину, Комиссаржевской, он принадлежал той священной касте кумиров, отношение к которой было примерно как к живому Будде. Бальмонт числился в небольшой когорте новых поэтов-первопроходцев, чьи имена, по странной иронии, начинались с буквы «б» (Бальмонт, Брюсов, Белый, Блок; Бунин в этой компании был слишком академичен, к тому же он считался более прозаиком).

Читающая Россия, и в особенности молодежь, была опьянена поэзией Бальмонта, ее смысловыми и формальными новшествами, поэзией, исповедовавшей верленовский принцип «музыки прежде всего», поэзией «мгновения и дерзновенности», нарциссцизма и откровенной эротики.

Как автор «Горящих зданий» и «Будем как солнце», Бальмонт относился к тому сорту поэтов, значение которых для истории литературы во много раз ощутимее их участия в ней самой. Он