Зубы дракона - Николай Дашкиев

При свете карманного фонарика Хинчинбрук заглянул в зеркальце.

Ранка под ухом похожа на царапину, сделанную иглой. Даже не верилось, что это укус. Но кожа вокруг ранки уже посинела и покрылась красными пятнышками; налилось лицо, запухали глаза.

— Проклятье! — прохрипел Хинчинбрук.

Он был один в джунглях. Вой волком, бейся головой о стволы деревьев — никто не откликнется, никто не поможет.

А уже нельзя ни сидеть, ни лежать. Невыносимо болит шея. Вдоль позвоночника мечется раскаленная игла, ритмично впиваясь в затылок. Не хватает воздуха, в ушах стоит звон, словно от чрезмерно большой дозы хинина.

Надо двигаться, — куда угодно, как угодно, лишь бы избавиться от немилосердной боли.

Хинчинбрук шел долго, неимоверно долго, — сначала через джунгли, потом по шоссе, — терял сознание, падал, но поднимался снова. Уже ничего не болело, лишь конвульсивно дергались мышцы, да все тело стало непослушным, чужим.

На рассвете, вблизи какого-то селения, он упал и не смог подняться. До него, полуглухого и почти слепого, долетели крики и стоны, гул пожара, запах гари.

Радуйтесь, святые отцы-иезуиты! Даже умирая, Майкл Хинчинбрук думал только о том, что не выполнил задания и не наказал предателя-помощника.

Он не дожил лишь нескольких минут, чтобы увидеть обезумевшую толпу, двигавшуюся по дороге к имению Сатиапала.

Пылал пожар. Метались по дороге кровавые блики. В канаве у шоссе, оскалив зубы, беззвучно хохотал мертвый Майкл Хинчинбрук.

Из кустов выполз худой, запаршивевший шакал. Его тусклые глазки блудливо оглядывались по сторонам, изъеденные язвами уши стригли воздух. И без того пугливому страшно: в джунглях творилось что-то непривычное. Но голод взял верх над страхом, и животное направилось к трупу.

Послышался рокот, меж деревьев блеснул свет, из-за поворота дороги на большой скорости выскочила грузовая автомашина. Шакал мгновенно юркнул в кусты.

Взвизгнули тормоза. Из машины выскочил Чарли Бертон. Он склонился над трупом, отшатнулся и, схватившись рукой за голову, прошептал:

— Хинчинбрук… — а вслед за тем во все легкие: — Господин профессор! Смотрите — Хинчинбрук!

Сатиапал вылез из кабины, несколько секунд молча смотрел на мертвого шпиона, а потом махнул рукой:

— Поехали, Чарли. У нас нет времени.

— Сейчас. Я проверю, нет ли… — Бертон наклонился снова, чтобы ощупать карманы Хинчинбрука.

— Оставьте! — брезгливо поморщился Сатиапал. — До этого ли сейчас? Разве вы не видите, что творится в селении?

Он прислушался, затем бросился к машине, выключил свет и потянул Бертона в кусты.

Это было сделано вовремя. Спустя минуту к автомашине подбежал огромный детина с залитым кровью лицом. Он остановился, заглянул в кабину, зло грохнул чем-то тяжелым по ветровому стеклу, свистнул и помчался дальше.

Следом пробежало еще двое. А потом со стороны пылающего селения послышался какой-то неясный шум: грохот, топот, басистое гудение возбужденной, разгоряченной толпы.

С факелами в руках, хотя уже рассвело, с кольями, топорами, мотыгами по дороге бежали люди. Залитые своей и чужой кровью, с безумными глазами, они спешили крошить и уничтожать, кричали друг другу:

— Скорее! Скорее!.. Спешите на "прасад" к Сатиапалу!

— Го-го-го!.. Принимай, раджа, гостей!

— Хо-хо-хо!.. Не слишком ли маленьким будет для нас "пуджа бари"?

Им было весело!

Сатиапал стоял в кустах, зажав мертвой хваткой руку Бертона, сухими гневными глазами смотрел на пробегавших мимо и беззвучно шептал:

— Поздно… поздно…

Он вдруг спохватился:

— Чарли, надо немедленно бежать в имение! Надо предупредить всех: ни единого выстрела. Бросить все, пусть уничтожают, разрушают. Убежать в джунгли, да, убежать!

Он вынул из кармана крошечную бутылочку, плеснул из нее жидкость сначала на Бертона, затем на себя:

— Теперь нам не страшны змеи. Бежим. Быстрее!

Но как бежать в джунглях! Цепкие ветви сплелись в сплошные сети, корни заплели землю, стволы оскалились острыми сучками. А на дорогу не выйдешь: по ней плетутся отставшие от толпы.

— Скорее, Чарли, скорее!.. — Сатиапал вдруг поморщился и остановился. — Проклятый корень! Нога подвернулась, теперь не смогу идти быстро.

Сжав зубы, напряжением воли превозмогая нестерпимую боль, старик прошел еще несколько сот ярдов и сел.

— Чарли, я вывихнул ногу, идите сами. Спасите рани Марию и Майю.

— Ну, что вы, профессор! Я не могу вас оставить!

— Идите! — крикнул Сатиапал. — Эх, почему вы так поздно рассказали мне о случившемся в Навабгандже?!

Профессор скрипнул зубами и наклонился, развязывая шнурок.

"Почему так поздно?! — Чарли выхватил пистолет и, не целясь, выстрелил в широкую спину. — Потому!.. Потому!".

Сатиапал покачнулся. Схватился рукой за грудь. Выкрикнул с отчаянием и болью:

— Чарли!.. Мой дорогой!.. Что ты наделал?!.. Ты ведь мой сын!

— А, даже сын?! — Бертона охватила бешеная злоба. — Хватит дурачить!.. Хватит!.. Хватит!.. Хватит!..

Он стрелял, пока не вылетела последняя гильза, заглянул в ствол, плюнул и бросил пистолет в кусты. Подошел к убитому, вынул из его кармана потрепанный бумажник м пачку денег. Сел невдалеке и закурил. Вот теперь действительно все. Это последняя жертва на его пути. Исчезни из памяти все, что было до сих пор! Отныне Чарльз Бертон, будущий профессор и член многих академий мира, станет честным человеком.

Даже тут, рядом с трупом убитого, Чарли не сдержал желания хоть краешком глаза взглянуть на сокровища, владельцем которых стал. Он медленно, с наслаждением раскрыл бумажник Сатиапала.

Но что это!.. Где же черный конвертик с кусками фотопленки?.. Все, что угодно, — чековая книжка, письма, фотографии, а конвертика нет… Может быть, он выпал?.. А может быть, в кармане?

Еще и еще ощупывал Чарли Бертон того, кто действительно был его отцом, и едва не кричал в отчаянии: старик снова обманул его!

Погоди, а не вынула ли этот конвертик Майя?!.. Да, да, только она!.. Это ведь ей хотелось принести своему мужу приданое, достойное дочери раджи!

Ну, так трепещи же! Чарли Бертон найдет тебя всюду, и в конце концов получит свое!

Он еще раз взглянул на Сатиапала и быстро пошел вдоль шоссе.

Катилась беда к имению Сатиапала — многоглазая, многорукая, грозная. Был в ней и справедливый гнев против всех богачей, и фанатическое бешенство одурманенных; стремление к справедливости, и черная слепая злоба.

Началось все с незначительного. Передох в Навабгандже скот, питавшийся "силосом" Сатиапала. Запечалились, заволновались бедняки. А потом вспомнили, что раджа поручился своим имуществом за каждое животное и решили получить свое. Взяли посохи в руки — не близкий ведь путь — и двинулись торной дорогой — и мусульмане, и индусы. Надеялись мирно поговорить с раджой, да еще и угоститься "прасадом" в честь Калипуджи.