С волками жить - Стивен Райт

костюмы, украшения, фотоаппараты, видеотехнику, время от времени безделушку-другую для Джесси и ребенка. Она ничего не говорила. Игра в ковбоев эволюционировала – почти что неизбежно – в игру надругательства, капризничать для него стало делом таким же обыденным, как пожимать плечами, что с обескураживающей действенностью вросло в великий механизм привычки, амортизатор природы, когда обыденное и неимоверное укрощались с безразличным равенством. Повторение было равносильно принятию – по крайней мере, с его стороны; дела на домашнем фронте наконец достигли того исполнительского уровня, с которым ему было бы уютно. Ибо теперь он менялся: метаболизм, психология, сами шаблоны мышления, слущивалась эта болезненная шкурка неудачника, он двигался по своему расписанию вверх, нейтрализуя психические атаки, ведущиеся против него со всех сторон, заменяя апельсиновым соком пиво на завтрак. Он становился новым человеком, неуязвимым – делал все, что ему заблагорассудится.

Теперь уже Джесси беременна была Бэсом, почти весь день – одна с Кэмми и своими размышлениями. Девочкой она слышала, как мать ее похвалялась:

– В этой семье каждая женщина держит удар, и большинству приходилось это делать. – Эту традицию длить ей вовсе не хотелось. С той высоты, какую предоставляло материнство, ей было видно, что Гэрретт – всего-навсего один из вездесущих мужчин-зародышей, что роились вокруг ее жизни, как тараканы, бродячие канистры нерастраченного сока мошонок, ядовитые для других, ядовитые для себя, потерявшиеся мальчишки, что еще не нашли – и не найдут никогда – никакого применения своим жизням, такими пусть лучше просто управляют мощные папашки с мощными дубинками, которых они, судя по всему, так отчаянно ищут, – а эта роль, к несчастью для нее, совершенно отсутствовала в ее репертуаре.

Уже после того, как Гэрретта арестовали за вождение в нетрезвом виде, и после той сцены, что разыгралась у них в спальне, Джесси начала воображать, как она его убьет: фантазия эта заполняла самые приятные мгновения ее дня. По мере того, как накапливались детали, картинка становилась отчетливее по качеству, она понимала, как акт воображения может стать прелюдией и подводить к своему всамделишному осуществлению. Ее пугали ее собственные возможности. А хуже то, что она ощущала от него душок тления, весь дом был им заражен, каждая комната.

Одним смутным утром Гэрретт спал после запоя – полностью одетое тело себялюбиво кинуто поперек их кровати, прекращение храпа – достаточное предупреждение, и Джесси одела дочку, набила кое-какой одеждой мешок для прачечной и ушла. Для таких женщин, как она, имелось место – неприметный дом на улице неприметных домов. Через месяц Гэрретт ее нашел. Он умолял и обещал, и она ничего не могла с собою поделать, она вернулась, ну его к черту, ей грустно да и одиноко. Рождение его сына Бэса возымело долгожданное успокоительное действие. А потом, несколько недель спустя, когда Гэрретт уже готовился уйти с работы, его встретили мрачные представители службы безопасности казино. Когда Джесси приехала за мужем, любезный человек в сером костюме и серебристых очках объяснил ей, в чем дело. Она знала, что будет дальше. Вернувшись домой, собрала всю наличку, какую сумела найти: толстые пачки ее были запрятаны по всей квартире, – села в машину, еще одну из множества его последних расточительств, и сбежала. Недели безумия Л.-А. хватило, чтобы пригнать ее домой, к матери, несмотря на боязнь, что он там будет ее ждать. Но к чему ей оборачивать свою жизнь вокруг его искореженного силуэта? Но однажды на заре он возник на дорожке перед домой, робкий проситель в тех же мятых рубашке и штанах, в которых она видела его в последний раз.

– Без комментариев, – объявила мать, явно сердитая – только непонятно, на него или на нее. Джесси поколебалась лишь мгновение, а затем отперла дверь и вышла к мужу. Глаза у него заплыли, лицом он посерел – очевидно, не спал несколько суток.

– Хорошо выглядишь, – сказала она.

Оставь себе детей, оставь машину, прости меня, я не перестаю о тебе думать. Своих дел с законом обсуждать он не стал. Он был пугающе взросл – до того, что она ощутила опасный подъем у себя в груди, подавить который нелегко. Он был ей небезразличен и никогда безразличен не будет. Они пожали друг дружке руки, попрощались, и, глядя, как он уходит по пустой улице, она ощутила, что ей их обоих жальче, нежели ей бы хотелось.

У нее начался период крайней неугомонности, утишить какую было невозможно: она вновь проигрывала свои подростковые ссоры с матерью, возмутительно кокетничала с сочувственными материными дружками, срывалась на детях – тревожное развитие ситуации, которое обезвреживала, уходя из дому. Она пристегивалась к машине и ехала вверх по 15-й федералке до Моапы, вниз по 15-й федералке к Тараканьему озеру и обратно, петлей, какую искала, чтобы повеситься. Женщина безумная и одна в опасной машине на высокой скорости. Ей нравилась эта мысль. Затем, гоняясь за закатом одним длинным и в особенности меланхоличным днем, когда ванильная имитация неба под мрамор малиново краснела, праздничная глазурь капала на каменных присяжных гор, она стала свидетельницей примечательного зрелища: пролета нескольких тысяч фунтов белого «Камаро» сквозь чистую жидкость конца дня в пустыне, на самом деле – образ из кино, вслед за которым тащились обычные ленты драной нереальности, машина в нескольких сотнях ярдов впереди вдруг катапультировалась из узла тормозящего потока транспорта, дважды перевернулась с дельфиньей неуместностью, затем врезалась обратно в разделительный овражек взрывом пыли, дыма и осколков стекла. Джесси даже не осознала, что остановилась, пока не обнаружила себя в потрясенной кучке других зевак, уже несшихся к обломкам. Водитель, девушка, все еще была пристегнута ремнем к сиденью, болталась вверх тормашками в своей упряжи безопасности. Была она без сознания, с ее медового цвета волос обильно текла кровь. Джесси бросила один пристальный взгляд на ее лицо – и тут же пожалела об этом. Человек с сотовым телефоном набирал 911. Какая-то женщина дотянулась через разбитое окно, пощупала пульс. Подняла взгляд на Джесси, темные глаза ее – спирали в ничто.

– Умерла, – сказала она.

– Что? – спросила Джесси. Слово она расслышала, внятно и отчетливо, а вот с пониманием его, похоже, случилась задержка.

– Умерла, – повторила женщина. – У вас все хорошо?

Поднялся прохладный вечерний ветерок, поперчил щеки песочком. Из сумерек возник фургон неотложки – тщетное карнавальное выражение цвета и шума.

Женщина довела Джесси до машины, посидела с нею, потому что она заплакала, тело ее схватило и затрясло нечто иное, освобождение от уровней таких глубоких, что страх был бы невыносим, если б не подразумеваемое понимание того, что эта женщина, незнакомка эта останется рядом с