Люди, принесшие холод. Книга 1 - Вадим Нестеров

И здесь я опять немного отвлекусь. Очень трудно объяснить сегодняшнему читателю, что же это такое — массовый бунт. Можно сколько угодно слушать про «кровь людская — что водица», про «Пугач закон отменил», но понять это нам сегодняшним — практически невозможно, слишком далеко мы от мира, в котором происходят настоящие бунты. Слишком чужой этот мир для нас, практически — инопланетный. Тогдашний бунт — это не сегодняшние массовые выступления на майданах и площадях. Сегодняшние неповиновения — это все-таки чаще всего просто декларативное выражение недовольства. Самое страшное что может случиться с тобой на таких акциях — это дубинкой по голове или куском асфальта в лицо. Самое суровое наказание за подобный бунт — несколько лет в тюрьме с долгими препирательствами адвокатов и жадным вниманием прессы. Случаются, конечно, и кровавые бунты, но — именно из-за своей редкости — они мгновенно становятся мировыми сенсациями.

Тогда же люди, поднимавшие бунты, выводили себя за все возможные рамки и скобки. Они отменяли правила обычной жизни, все правила, понимаете, абсолютно все — и по отношению к себе тоже. Они брали на себя право делать все, что угодно, все, что взбредет в голову. Бунт — это старой жизни больше нет. Бунт — это смерть прошлого. Бунт — это все мосты сожжены, и все пути назад отрезаны. Бунт — это я перестаю быть червем и становлюсь всесильным богом. Бунт — это больше нет ничего, кроме моих желаний. Бунт — это я могу все.

Но и со мной могут сотворить все, что только может помыслить человек. И наказание за бунт может быть только одно.

Нет, все равно не получается. Не получается объяснить.

А знаете что? Попробую-ка я поступить неправильно. Собственно, работа сочинителя исторического научпопа в том и состоит, чтобы прочесть документы и интересно пересказать их для читателя. Но давайте сейчас я самоустранюсь и просто приведу вам два документа, два свидетельства людей, переживших бунт. Не рассказ участников башкирского восстания 1735 года, конечно. От того давнего выступления ничего не осталось, кроме официальных отчетов, а из них можно выяснить, ЧТО происходило, но понять КАК происходило — довольно трудно. А вот из простых и безыскусных рассказов обычных людей, оказавшихся в эпицентре восстания, можно взять самое главное — понимание того, что чувствуют люди, когда знакомая жизнь однажды утром вдруг исчезает и начинается неизвестно что.

Это два небольших свидетельства о бунте казахов и киргизов в 1916 году. Шла Первая мировая война, и было принято решение призвать этих кочевых подданных Российской империи на тыловые работы на фронтах. В ответ вспыхнуло общее восстание степного населения, которое полностью так и не смогли подавить — оно плавно перетекло в революционные выступления, а вожаки бунта стали первыми красными командирами угнетенных трудящихся масс революционного Востока.

Я довольно много об этом читал. Просто тема мне не чужая, именно в 1916 году, и именно из-за этого восстания моя семья первый раз покинула Среднюю Азию. Бежала из Семиречья обратно в Россию, к родственникам на Алтай. Дед сравнительно большой был, 11 лет уже стукнуло (он же, собственно, и вернул потом семью обратно в Туркестан — в 20-х годах, уехав на строительство Турксиба). Про это полузабытое сейчас восстание он никогда ничего не рассказывал, и мне пришлось искать информацию самому. Когда читал — как мне кажется, многое понял. Попробую поделиться с вами.

Естественно, главный удар кочевников был направлен против русских, которых они считали главными виновниками всех своих бед. Вот как об этом рассказывал священник, настоятель Покровского прихода Евстафий Малаховский, служивший в большом русском селе Покровском, расположенном в 35 верстах к западу от города Пржевальска по южному берегу озера Иссык-Куль. Рассказ взят из очерка В. В. Королевой «История киргизского мятежа 1916 года в описании семиреченского духовенства».

«В этот день, встав в 7 часов утра, я вышел на крыльцо и спросил, почему мне не подали земских лошадей, так как я собирался поехать в Пржевальск за церковными свечами. Мне ответили, что приехал доктор, который забрал лошадей.

Как оказалось потом, доктор был зверски убит, не доезжая 5 верст до города Пржевальска. В этом случае я вижу промысл Божий по отношению ко мне лично.

Не прошло после этого и десяти минут, как по улицам села раздались крики, что киргизы набросились на только что выгнанные табуны скота и погнали их в горы.

Первым делом у меня мелькнула мысль, что необходимо объединить народ, чтобы общими силами дать отпор неверным, для чего я велел звонить в колокол. На звон его народ быстро стал собираться к церкви.

В это время на прилавках около села появились большие толпы киргиз с флагами, готовившихся к нападению на него. Казалось, дни наши были сочтены, так как в селе были почти одни женщины и дети. Мужчин вообще и ранее было немного (не забывайте, события происходили во время Первой мировой войны, и практически все русские мужики были мобилизованы — ВН), а в рабочее время и те, которые оставались, были на работе. Да и что мог сделать десяток-другой почти безоружных людей против тысяч киргиз?

Видя все это, я решил готовиться к смерти и приготовить к ней своих духовных детей. И вот, в церкви мы начали служение акафиста Покрову Пресвятой Богородицы. За общим рыданием не было слышно слов акафиста. Это был общий предсмертно-покаянный плач. Семья моя находилась здесь же, около иконы Богоматери.

Передав чтение второго акафиста диакону Резникову, я начал исповедывать народ, но видя, что поодиночке не в состоянии исповедывать всех, предложил общую исповедь. Народ стал с рыданием каяться в своих прегрешениях. Прочитав затем общую разрешительную молитву, я приступил к причащению всех запасными Святыми Дарами.

В большом затруднении я был относительно себя: исповедаться я не мог за отсутствием другого священника. Служить Литургию не было возможности, и я решил исповедать свои грехи пред Святым Престолом Самому Господу и причаститься.

Все это происходило в церкви. Что же в это время было вне ее? А вне ее совершилось дело явной помощи Божией. Киргизы в огромном количестве с диким воем бросились с гор на село. Совершенно случайно в селе оказались три казака, вооруженных винтовками, и один техник с охотничьим ружьем. И вот четыре этих человека при слабой поддержке нескольких мальчиков отбили нападение.

Пусть неверующие люди объясняют это чем угодно, но я и мои прихожане не сомневаются в этом первом заступлении за нас Царицы Небесной.

Пока происходило наступление, постепенно стали прибегать с полей и из других мест мужчины. Появилось несколько охотничьих ружей, револьверов, кос, вил и прочее. С этим вооружением люди стали на улицах по краям села. Киргизы же, собравшись на прилавках, готовились к новому нападению.

В село стали прибегать люди с печальными известиями о зверствах киргиз над теми, которых они захватили на полях и дорогах. Нервная дрожь пробегала от этих рассказов.

Но вот началось новое наступление. Послышались крики и отдельные выстрелы. Прошло приблизительно с полчаса времени, как вдруг раздался общий крик, что киргизы ворвались в селение. Показалось пламя и стало известно, что они пробежали по главной улице села и зажгли в нескольких местах дома. Поднявшийся сильный ветер еще более усиливал панику. Женщины взяли иконы из церкви и с пением "Заступнице Усердная" и другими песнопениями вышли на площадь около храма.

К этому времени мы совместно с учителем Стародубовым пришли к решению, что более удобное место для защиты будет — два больших школьных здания с огороженным глинобитным заплотом, садом и площадью между школой и церковью, почему и стали собирать женщин и детей в школы и сад около них.

Огонь с ветром, между прочим, делал свое разрушительное дело, и нам грозила опасность задохнуться в дыму и остаться беззащитными, когда сгорят дома. Но ветер принес нам пользу. Сильными порывами он отнес пламя на ту часть села, где не было людей, а лишь грабили загоревшиеся дома бывшие работники-киргизы, зная, где лежит хозяйское добро.

Первый день ожидания страшной насильственной зверски-издевательской и мучительной смерти приходил к концу. Киргизы отхлынули, и лишь огонь пожаров зловеще освещал церковь, площадь, школу и народ. В церкви началось вечернее служение.

Вероятно, никто не спал в эту и в остальные ночи. По крайней мере я в продолжении 4-х ночей только по несколько минут тревожно дремал, и, что удивительно, не чувствовалось склонности ко сну. Возможно, что это происходило от сильных душевных переживаний.