На грани мировой войны. Инцидент «Пуэбло» - Михаил Вознесенский

Встречи в сентябре прояснили нам, что северные корейцы желают передать нам экипаж одновременно (или почти одновременно) с нашим подписанием документа. Здесь могут возникнуть некоторые процедурные проблемы, но они выглядят решаемыми.

Встречи в октябре ясно дали понять северным корейцам, чего они, возможно, недопонимали: мы не готовы подписать их документ, но можем дать им подтверждение, что такой документ получен. Мы не объяснили им подробно, что мы намерены, после того как экипаж будет отпущен, денонсировать документ, мотивируя отказ различием между «подписанием» и «квитанцией, подтверждающей, что экипаж нам вручен», и заявим, что мы подписали лишь то, что генерал Вудворт написал своей рукой. Нет сомнения, что они разгадали это намерение. Они заявили, что это «мелкая хитрость», направленная на уклонение от наших «обязательств», и определенно стремятся нас эту лазейку прикрыть.

Мы запросили последнюю встречу (31 октября) очень быстро по следам предыдущей, чтобы закрепить нашу позицию. Прежде, чем согласиться, они колебались в течение трех дней, но в беседе проявили несговорчивость и упрямство, возможно, сбитые с толку необычной скоростью нашего продвижения… Теперь их очередь инициировать сессию, но они не сделали этого, начиная с 31 октября…

АДСКАЯ НЕДЕЛЯ

«Адская неделя» началась 12 декабря. Пленников из камеры № 13 развели по разным местам для допроса. «Поче-мувы не говорите нам всей правды?», «Кто из вас является агентом ЦРУ?», «Назовите своих подстрекателей!», «Что ты сделал, чтобы заставить нас потерять лицо?», «Кто готовил побег из тюрьмы?» — эти и подобные вопросы градом об-рушились на моряков. Северные корейцы на этот раз были настроены очень серьезно и, видимо, имели полномочия не церемониться с американцами. Заключенных избивали кулаками, сапогами, палками по всем частям тела. Один за другим были допрошены с пристрастием подозреваемые «подстрекатели» — в результате каждый член экипажа в течение Адской недели был допрошен и избит. Затем разнообразные экзекуции опять временно прекратились. В это время обитателей камеры № 13 расселили, якобы для того, чтобы обустроить импровизированный павильон для фотографирования. Корейцы, наверное, проклинали себя за «излишнюю мягкость». Сделанные в тюрьме фотографии после использования в пропагандистских целях пленные имели возможность отправить в письмах своим семьям — в доказательство гуманного обращения в КНДР.

Моряки тайно надеялись, что наступивший день станет последним, а избиения и издевательства наконец закончатся. Но конца все не было. Заключенные и их тюремщики ждали одного — когда у кого-то из американцев сдадут нервы. Это случилось 12 декабря после завтрака. Как всегда неожиданно ворвался Робот («папа» их камеры). Американцы стояли, ожидая разрешения сесть.

— Некоторые из вас снова оказались бессовестными лжецами, и теперь их ожидает наказание, — начал Робот свою ежеутреннюю воспитательную «лекцию». — У вас еще осталось немного времени, чтобы всерьез задуматься о своих тяжких преступлениях. Ваши товарищи, которые тоже применили этот постыдный жест, уже сознались. Теперь ваша очередь.

Робот разрешил сесть всем, кроме тех, кто увлекался пальцевой сигнализацией. Остались стоять Шинглтон, Хейс, Шиллинг, Кроув и Рассел. Робот сокрушенно вздохнул и сказал, что оказался непростительно мягким и доверчивым человеком. Он имел глупость заблуждаться, когда верил, что курируемая им камера № 12 считается лучшей в тюрьме! Надзиратель окинул всех свирепым взглядом, затем неожиданно спокойно спросил Рассела, почему тот, образованный молодой человек, допустил хулиганство с пальцем на своих фотографиях.

Рассел хотел было объяснить, что это всего лишь старая привычка времен учебы в колледже, но сообразил, что безыскусная отговорка разозлит корейца еще больше. Однако же надо что-то отвечать, и следующая идея Стю оказалась еще менее блестящей: он, дескать, пытался условным знаком дать знать матери, что у него все о’кей… Тут надзиратель взорвался окончательно:

— Ты посылаешь сигнал Fuck You… своей матери?!

Рассел бормотал, что тогда это показалось ему хорошей идеей. Робот игнорировал ответ и спросил, кто зачинщик этой безобразной провокации. Баталер ответил, что это спонтанный жест, организаторов не было. Робот резко обернулся к Доктору — почему тот ни разу не поднял палец на своих изображениях? Герман Белдридж пожал плечами: для этого не было причины. Зачем портить фотографию, обижать и тревожить своих близких? И все-таки, не унимался «Робот», здесь организованный акт сопротивления. Доктор ответил отрицательно, Шинглтон тоже. Они были правы — зачинщиков нет, никто никого не принуждал. Они даже апеллировали к аналогии зоопарка: разве бывает зачинщик у обезьян в вольере, когда они начинают корчить рожи, повторяя реакцию соседа? Но Роботу был необходим виновник, организатор, враждебно настроенный к установленному порядку, — иного его культура не признавала. Надзирателю надоело выслушивать объяснения Джона Шинглтона, и он вызвал из коридора солдат охраны. Вошел Медведь и увел с собой Джона.

Робот продолжил свою «воспитательную работу», объясняя, насколько серьезно их положение. Право, это оказалось излишним: само появление именно Медведя выглядело избыточно красноречиво.

Американцы продолжали стоять, Рассел почувствовал, что ноги у него уже подгибаются, словно каучуковые, с кончиков пальцев капает пот. Открылась дверь, Медведь пихнул в камеру избитого Шинглтона. Его лицо выглядело словно поджаренным на солнце, к тому же оно стремительно распухало. Робот позволил всем сокамерникам оценить визуальный эффект, затем обернулся к Хейсу:

— Кто?

— Не знаю.

Снова был вызван Медведь… Хейс предусмотрительно снял очки и передал их кому-то.

Робот картинно развел руками — вы сами упускаете шанс быть искренними. Шанс за шансом! Наконец, случилось то, чего так долго ждали надзиратели и откровенно опасались пленники. Один из американцев сделал шаг вперед и сказал Роботу, что хулиганство с пальцами действительно было организовано, и он пытался его пресечь. Как номер второй по воинскому званию в камере, он приказал, чтобы пальцы не показывали, но ему ответили бойкотом.

Это заявление подбросило дровишек в костер гнева. Робот кричал, брызгая слюной, и угрожал жестокой расправой всем. Открылась дверь, в камеру втащили Хейса. Как потом выяснилось, Медведь сломал ему челюсть и несколько ребер. Робот рванулся к Хейсу и закричал, что среди американцев нашелся, наконец, единственный порядочный человек, который рассказал правду о преступном сговоре. Робот кивнул Медведю, тот снова потянул Хейса в коридор. Но моряк уцепился свободной рукой за дверной косяк и начал кричать в лицо Роботу:

— Вы можете избивать меня, сколько вам захочется. В конечном счете я скажу вам все, что вы только захотите услышать. Хотите, чтобы я сказал, кто организовал историю с этими дурацкими пальцами, — пожалуйста! Но это будет полное дерьмо. Если кто-то вам признался, то лишь для того, чтобы спасти собственную рожу от побоев.

Краем глаза Рассел увидел, что Хейса колотит, как эпилептика в припадке. Робот спросил, почему он сам не признался раньше. Хейс прямо сказал, что боялся избиения.

Хотя все корейцы рассматривали экипаж как своих заклятых врагов, иногда чувствовалось, что Робот испытывал некоторое подобие уважения к отдельным пленникам как к военным профессионалам. Но независимо от исповедуемой вами политики, никто не уважает предательства. И старый трюк типа «Будь мне братом, я так хочу жить!» окончательно вывел Робота из себя. Он орал так, что смысл был понятен всем без перевода — переводчик отступил к стене камеры и молчал — этот Хейс настоящее ничтожество! На самом деле Робот и все остальные прекрасно понимали, что ничтожество здесь вовсе не Хейс.

Теперь американцы напряженно думали, что им делать с новой проблемой. Предатель знал слишком много, он слышал каждый день все, что говорилось в камере. Инициативная четверка — Хейс, Рассел, Шиллинг и Кроув — решили, что должны убить сокамерника. Чтобы защитить себя от любых последствий, нужно обставить смерть старшины как самоубийство. По их мнению, разозленные северные корейцы не стали бы сильно упорствовать в связи с фактом суицида.

Обсуждали много вариантов. Например, выбросить приговоренного через окно камеры во двор. Но где гарантия, что он, падая с третьего этажа, разобьется насмерть? А если предатель выживет и даст показания? Кто-то предложил сначала задушить его подушкой, а потом выбросить в окно. Возобладал третий вариант — дать бедняге шанс искупить вину. В конце концов, как они ни были злы на старшину, никому не хотелось по возвращении в Штаты предстать перед военным трибуналом по обвинению в убийстве первой степени с отягчающими обстоятельства-ми (по предварительному групповому сговору с заранее обдуманным намерением).