Марион Фай - Энтони Троллоп

Ежедневно, почти ежечасно, обсуждались эти вопросы между леди Кинсбёри и капелланом. Между ними возникла сильная симпатия, насколько она может существовать там, где чувства одного гораздо сильнее чувств другого. Мать «голубков» позволила себе горько сетовать на детей своего мужа от первого брака и сначала не встречала полного сочувствия в своем поверенном. Но за последнее время он стал энергичнее и резче ее самой и почти ошеломил ее смелостью своих слов. Она, в гневе, не раз позволяла себе выразить желание, чтоб ее пасынок умер. Капеллан подхватил эти слова и повторял их до тех пор, пока она сама их не ужаснулась. У него не было голубков, которые могли бы служить ему оправданием. Немилостивая судьба не причинила ему никакого серьезного вреда. Как ни были тяжки грехи лорда Гэмпстеда и сестры его, его они опозорить не могли. А между тем, в его словах звучала ненависть, пугавшая ее. Изо дня в день в ней возрастало сознание, что она подчинилась господству, почти тирании мистера Гринвуда. Когда он смотрел на нее своими глазами, не сводя их с нее в течение нескольких минут, эти минуты начинали казаться ей часами и ею овладевал страх. Она сама себе не признавалась, что подпала под его власть, не сознавала этого, но и не сознавая ощущала его влияние, так что и она начала подумывать, что хорошо было бы, если бы капеллан вынужден был оставить Траффорд-Парк. Он, однако, продолжал обсуждать с ней все семейные дела, точно услуги его были ей необходимы.

Телеграмма, возвещавшая о приезде Гэмпстеда в понедельник, была получена дворецким и, понятно, тотчас же сообщена лорду Кинсбёри. Маркиз, который теперь не вставал с постели, выразил искреннее удовольствие и сам сообщил новость жене. Она уже знала ее, так же как и капеллан. Новость эта быстро облетела всех домашних; среди прислуги существовало мнение, что лорда Гэмпстеда следовало вторично вызвать, уже несколько дней тому назад. Доктор намекнул на это маркизе и категорически выразил свою мысль дворецкому. Мистер Гринвуд выразил милэди свое убеждение, что маркиз вовсе не желает видеть сына, а что сын уж, конечно, не имеет ни малейшего желания вторично посетить Траффорд.

— Он всему предпочитает квакершу, — сказал он, — ее и охоту. Он и сестра его считают себя совершенно оторванными от семьи. Я оставил бы их в покое, будь я на вашем месте.

Она что-то сказала мужу и исторгла у него что-то, что ей угодно было счесть выражением желания, чтобы лорда Гэмпстеда не беспокоили. Теперь лорд Гэмпстед ехал без всякого приглашения.

— Так он придет пешком, среди ночи? — сказал мистер Гринвуд.

В его голосе слышалось презрение.

— Он это часто делает, — сказала маркиза.

— Странный способ входить в дом больного, поднимать тревогу среди ночи.

Мистер Гринвуд, говоря это, стоял перед милэди и строго смотрел на нее.

— Что ж мне-то делать? Не думаю, чтобы он кого-нибудь потревожил. Он обойдет к боковой двери, кто-нибудь из лакеев будет дежурить и впустит его. Он всегда поступает не так, как другие.

— Казалось бы, что когда отец его умирает…

— Не говорите этого, мистер Гринвуд. Ничто не дает вам права говорить это. Маркиз очень болен, но никто не говорил, чтобы он был уже так плох. Мне кажется, что в данном случае Гэмпстед поступает как следует.

— Сомневаюсь, чтобы это когда-нибудь с ним случалось. У меня одна мысль: случись что-нибудь с маркизом, как плохо пришлось бы вам и молодым лордам.

— Не сядете ли вы, мистер Гринвуд, — сказала маркиза, которой присутствие стоящего капеллана стало почти невыносимо.

Он сел — не с комфортом, а на самый край стула, чтобы не потерять того стесненного вида, который раздражал его собеседницу.

— Итак, я говорю: случись что-нибудь с милордом, оно было бы крайне печально, для вас, милэди, и для лорда Фредерика, лорда Огустуса и лорда Грегори.

— Все мы в руках Божиих, — благочестиво сказала милэди.

— Да, все мы в руках Божиих. Но Господь желает, чтоб мы сами о себе заботились и всячески старались избегнуть несправедливости, жестокости и… и грабежа.

— Не думаю, чтобы тут был какой-нибудь грабеж, мистер Гринвуд.

— Разве не грабеж бы это был, если б вас и маленьких лордов выгнали из этого дома?

— Он, конечно, принадлежал бы ему, лорду Гэмпстеду. Я получила бы Слокомб-Аббей в Сомерсетшире. Тамошний дом нравится мне больше этого. Правда, он значительно меньше, но что мне за утешение жить в таком большом доме.

— Оно, пожалуй, и справедливо. Но почему это так?

— Об этом толковать бесполезно, мистер Гринвуд.

— Я не в силах не толковать об этом. Происходит это оттого, что лэди Франсес разрушила ваш дом, позволив себе стать невестой молодого человека, который ей не пара. — Тут он покачал головой, что всегда делал, говоря о леди Франсес. — Что касается лорда Гэмпстеда, я считаю народным бедствием, что он переживет своего отца.

— Но что мы можем сделать?

— Трудно сказать, милэди. Что я-то почувствую, если что-нибудь случится с маркизом и я буду предоставлен милостивому покровительству его старшего сына? С лорда Гэмпстеда я не имею права требовать и шиллинга. Так как он безбожник, то, конечно, ему не понадобится капеллан. Да и совесть бы мне не позволила остаться при нем. Я был бы выброшен за улицу, без гроша, посвятив, можно сказать, всю жизнь милорду.

— Он предлагал вам тысячу фунтов.

— Тысячу фунтов за труды целой жизни! Да и это чем мне гарантировано? Не думаю, чтоб, маркизу пришло в голову внести это в свое завещание, А, хотя бы и так, что мне в тысяче фунтов? Вы можете поселиться в Слокомб-Аббей. Но в дом ректора, который был мне почти обещан, мне не попасть. — Маркиза знала, что это ложь, но не смела сказать ему этого. Обещать ему что-нибудь она могла только условно, как опекунша своего сына, в случае, если б Гэмпстед умер при жизни отца; она прекрасно помнила, что во всех их беседах на эту тему была очень сдержанна и всегда выставляла ему на вид всю невероятность этой комбинации. — Если б молодой человек был устранен, — продолжал он, — для меня была бы какая-нибудь надежда.

— Я не могу его устранить, — сказала маркиза.

— Равно как для лорда Фредерика и его братьев.

— Не следовало бы вам говорить мне этого, мистер Гринвуд.

— Но приходится смотреть в глаза действительности. Я тревожусь из-за вас, больше чем из-за себя. Вы должны это признать. Полагаю, что относительно первого брака нет никаких сомнений?

— Решительно никаких, — сказала маркиза в ужасе.

— Хотя в то время его находили очень странным. Мне кажется, это надо бы исследовать. Надо бы пустить в ход все пружины.

— В этом смысле нет никакой надежды мистер Гринвуд.

— Надо исследовать. Подумайте только, что будет, если он женится и будет иметь сына прежде чем что-нибудь будет решено. — На это лэди Кинсбёри ничего не ответила; после небольшой паузы мистер Гринвуд снова обратился к собственным горестям.

— Мне необходимо, — сказал он, — еще раз увидать маркиза, до приезда лорда Гэмпстеда. Он не может не признавать, что я имею полное право тревожиться. Не думаю, чтоб какое бы то ни было обещание могло быть священно в глазах его сына, но должен сделать все возможное.

На это милэди не пожелала ответить и они расстались, не особенно довольные друг другом.

Это было в понедельник. Во вторник мистер Гринвуд, получив на то разрешение, тихонько прокрался в комнату больного.

— Надеюсь, что вы лучше себя чувствуете сегодня утром, милорд. — Больной повернулся в кровати и только слабо проворчал что-то в ответ. — Я слышал, что лорд Гэмпстед приезжает завтра, милорд.

— Почему ж ему не приехать? — В звуке голоса мистера Гринвуда, вероятно, было что-нибудь, что неприятно поразило ухо больного, иначе он не ответил бы так сердито.

— О, нет, милорд. Я не хотел сказать, что есть какая-нибудь причина, по который лорду Гэмпстеду не следовало бы приезжать. Может быть, было бы лучше, если б приехал он раньше.

— Нисколько не было бы лучше.

— Я только хотел заметить, милорд…

— Вы еще что-нибудь хотели сказать, мистер Гринвуд?

Сиделка все это время оставалась в комнате, и капеллан находил это очень неловким.

— Нельзя ли бы нам остаться наедине несколько минут? — спросил он.

— Не думаю, — сказал больной.

— Есть несколько вопросов, которые для меня чрезвычайно важны, лорд Кинсбёри.

— Я недостаточно хорошо себя чувствую, чтоб толковать о делах, и не желаю этого. Мистер Робертс будет здесь завтра, можете повидаться с ним.

Мистер Робертс был поверенный, человек, которого мистер Гринвуд особенно недолюбливал. Мистер Гринвуд, как священник, конечно, считался джентльменом и ставил мистера Робертса неизмеримо ниже себя. Ему было очень обидно слышать, что он должен возобновить ходатайство о месте через мистера Робертса. Он имел привычку ежедневно прогуливаться с часок, перед солнечным закатом, двигаясь крайне медленно по самой сухой дороге, вблизи от дома, обыкновенно заложив руки за спину. Выйдя из спальни маркиза, он отправился на прогулку, причем шел быстрее обыкновенного. Гнев душил его и придавал некоторую живость его движениям. Он был взбешен на маркиза, но всего сильнее негодовал по обыкновению на лорда Гэмпстеда. Мысль заработала в этом направлении…