Комбат Ардатов - Олег Меркулов

На этот раз Ардатова отвезли в Ош, и он пролежал в госпитале до февраля сорок третьего. Перед выпиской он вызвал отца, жену и дочь. Они сняли комнату и целую неделю были вместе.

Конечно, как во всяких госпиталях, в которых лежат подолгу, люди ищут если не знакомых, то хотя бы сослуживцев по одной части — батальону, полку, дивизии, и если находят такого сослуживца, то считают его своим товарищем, более близким, чем остальные.

Командиров в госпитале было не так уж много, и когда на смену выписавшимся прибывали новые, их расспрашивали, из каких они частей, где воевали, не встречали ли они таких-то и таких-то.

Из числа самых близких сослуживцев для Ардатова оказался командир из другого полка их дивизии, кареглазый, маленький, поджарый, узколицый лейтенант из запаса Иванецкий. Неожиданно для своей мелкокалиберной внешности он говорил басом.

Иванецкий был ранен в обе ноги — в правую стопу и левую икру, попал во время перебежки под пулеметную очередь.

Когда от их дивизии почти ничего не осталось, всех свели в сводный батальон, и Иванецкий воевал в одной роте с Белоконем и Щеголевым.

— Значит, живы! — воскликнул обрадованно Ардатов, когда Иванецкий ему рассказал об этом. — Ай-да Белоконь! Ай-да молодец! Знаешь, этот Белоконь…

— Тогда был жив, — уточнил Иванецкий.

— Да, конечно, — не мог не согласиться Ардатов. — За этот месяц…

С одной стороны окна госпиталя выходили к горам, и через эти окна Ардатов видел тополя, дома, поднимающиеся по склону, еще дальше — сады, а еще дальше — горы, синие, а к вечеру даже фиолетовые с такими белоснежными вершинами, что на них было больно смотреть (но Ардатов время от времени все равно смотрел на них), и над всем этим выгоревшее за лето небо.

— Так как там Белоконь? Трется, поди, в дивизионной разведке? Много говорит и поэтому быстро запоминается, и его, где бы он ни был, скоро знает каждый?

— Точно, — подтвердил Иванецкий. — Он сразу запоминается. Но он не терся в дивизионной разведке — последний раз я видел его на тракторном. Он сидел под фрезерным станком и спал. Там как раз не было куска стены, и Белоконя грело солнышко. Он спал на этом солнышке, держа под коленом «Шмайссер», а рукой противогазную сумку, полную магазинов. Мы только отбили атаку немцев, и Белоконь спал, как младенец. Он устал больше других, потому что это была третья атака немцев за день, а накануне ночью он ходил к ним в тылы — по канализационной сети, по подвалам. У нас от штаба дивизии до переднего края тогда было метров четыреста. Понимаете?

— Понимаю, — подтвердил Ардатов. — Днем не высунь головы, а ночью в тебя стреляют по звуку. Кто же там был? С Белоконем? Старшего лейтенанта Щеголева не знали?

— Знал. Он убит.

— Это — точно? — переспросил Ардатов. — И в таких делах иногда… путают. Ошибаются.

— Я видел сам. Командиров у нас оставалось считано, а Щеголев тоже из тех, кто запоминается. Щеголев лежал за котельной. Мы ее все-таки удержали тогда, но… — Иванецкому, наверное, даже не хотелось вспоминать, какой ценой они тогда удержали котельную.

— Там была еще грустная девушка, почти девочка, со снайперской винтовкой. Я, помню, подумал: «Ну, берегись, Паулюс!».

— И правильно подумали! — хмуро перебил Ардатов. — Эта девочка… я бы и гроша не дал за себя, если бы попал ей в прицел. Это Надя Старобельская. Я видел, как она стреляет. Она спасла мне жизнь.

— Вот как? Когда я ее увидел, в левой руке у нее было пять подсумков, надетых на немецкий ремень. Получился как спасательный круг из подсумков. Но только в одном оставались патроны. Она откуда-то пришла. Из развалин. Она сказала Белоконю: «Сережа, найди мне», — и Белоконь ей приволок полцинка, и она набила подсумки и еще несколько обойм положила в карманы, а потом ушла. Как раз когда мы готовились к контратаке. К той, в которой и мне — по ногам.

Ардатов снова отвернулся к окну. За дорогой и еще за переулочком, там, где город уже поднимался по склону, стоял длинный, плотно набитый людьми дом, похожий на барак, во дворе которого было развешено белье, разгуливали куры, стояла привязанная возле забора коза, лежали на крыше будки собака, а прямо на земле ослица.

Обе двери дома все время раскрывались, то впуская, то выпуская людей — женщин, старух, детвору. Но из мужчин за все время разговора с Иванецким в дом пришел только один — какой-то колченогий, который поднял прутом ослицу, подвел ее к тележке, впряг в нее и, вскочив боком на тележку, уехал.

«Они, — подумал о мужчинах Ардатов, — или где-то с Белоконем, или… за котельной».

Но ему все равно было приятно смотреть, как занимаются своими делами женщины и старухи, и как играет во дворе детвора.

Ардатов считал, что в госпитале он как у Христа за пазухой, как в долговременной обороне, как в сто втором эшелоне. Образно говоря, ему там следовало лишь есть компот.

«Вот именно, что мне еще здесь надо?» — думал Ардатов. По его прикидкам, да по тому, что говорили врачи, его ждали четыре месяца госпитальной жизни — чистая постель, завтраки — обеды — ужины, хоть и не очень сытные, но все-таки! Перевязки, бани, потом костыль, потом палка, потом небольшая хромота, которая со временем должна была пройти, потом резерв, потом назначение. Потом, конечно, опять фронт, но до него было минимум полторы сотни дней и ночей. Во время войны такие масштабы жизни для комбатов казались астрономическими. «Сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, январь, — считал он. — Самая зима, вряд ли будут большие наступления, значит, где-то в позиционной обороне. А перед снегом я на окне сделаю кормушку для воробьев и буду на кухне воровать крупу».

Он себе уже распланировал эти сто двадцать дней — прочесть всего Джека Лондона, заняться и дальше немецким, научиться играть на гитаре. Как максимум, он должен был вникнуть в «Капитал» Маркса, хотя и сомневался, что все в нем поймет. Еще у него впереди виделись разговоры с товарищами по палате, домино, шахматы, газеты и радио, кино и концерты — полный набор госпитальных удовольствий.

В мае Ардатов воевал на Воронежском фронте, командуя очень хорошим батальоном. В этом батальоне было все, о чем он мечтал: и пульрота с «Максимами», и взвод автоматчиков, и минометная рота, и батарея сорокопяток, и три полнокровных стрелковых роты по сотне человек в каждой.

Этим отличным батальоном Ардатов положил в землю Воронежской области немало немцев-захватчиков, которым так хотелось там поселиться — воронежские края ведь богатые.

Так как Ардатов был снова ранен, он не участвовал в Курском сражении, но, подлечившись, форсировал Днепр, воюя в 3-ей гвардейской танковой Армии. За бои на Букринском плацдарме его наградили орденом Кутузова. В этих боях он и потерял свой батальон — от него уже на четвертый день после десантирования осталось очень мало, а на отдых и пополнение он отвез всего тридцать семь человек.

Поздняя осень сорок третьего прошла для Ардатова спокойно — на формировке. Весной сорок четвертого он наступал с новым батальоном по Украине и в апреле дошел до Тернополя.

По мере того, как немцы отступали, бои все ожесточались. Проигрывая войну, немцы как отползали к своим границам, и одни немцы — те, кто управлял войной — знали, а другие немцы — те, кто воевал, простые исполнители воли первых, чувствовали, что чем дольше они будут отходить к Берлину, тем позже наступит час расплаты.

В их армии ожесточилась и дисциплина: полевые суды, штрафные части, эсэсовцы в тылу — все это должно было поднять боеспособность дивизий вермахта и, в определенной мере, поднимало. Немцы дрались за каждую позицию.

В наступлении всегда существует проблема снабжения — как обеспечить наступающих, значит, отдаляющихся от баз и складов, боеприпасами, едой, горючим, всем остальным, нужным для боя. Теперь же, отходя, немцы как прислонялись спинами к этим складам и базам и, как правило, имели нужное для боя. Они создавали высокую плотность огня, и мы несли большие потери.

Прогнать немцев с нашей земли было нелегко, нет, нелегко.

Вот и таяли роты Ардатова, отбивая у гитлеровцев клочок за клочком этой земли. Каждый новый день войны был и новой задачей для Ардатова и его батальона. Дней же войны оставалось еще много, и эти дни войны брали солдатские жизни. А как же иначе можно было отбить все те многие сотни километров, которые немцы забрали в сорок первом и сорок втором?

Каждый раз, вглядываясь в лица солдат, сержантов и офицеров, которые приехали пополнять батальон, Ардатов знал, что одних раньше, других позже он потеряет. Но мысль, что с любым из них он пройдет, хоть сколько-то пройдет вперед, смягчала все.

«Ведь кто-то же должен идти вперед, — говорил он себе. — Кто-то же должен быть искалеченным, должен и умирать, чтобы сначала выгнать гитлеровцев с нашей земли, а потом их добить в Германии. Там, откуда эти сволочи начали! Там, где сейчас и столькие ждут нас!»