Актриса - Александр Минчин

Корнелия хотела стать, наверно, моделью и позировать для журналов, в чем никто, конечно, не сомневался, имея такого знаменитого друга. Она уже снималась немного и пробовала даже как актриса. Но еще не знала, где продолжит образование и в чем, хотя и не стремилась особо.

Родители большинство своих земель и владений имели в Европе (мечта читающего и пишущего), здесь у них были: большое поместье на Острове, дом во Флориде, и Корнелии купили дорогую квартиру в городе на Восточной Стороне…

Он закрыл журнал, его позвали.

Возвращаясь вечером домой, он вспомнил о Корнелии. Она где-то жила сейчас в городе и не представляла о нем, но он знал о ней. Что она делала в этот момент: играла, развлекаясь, лежала, шла? С кем, куда? Что ласкало ее горло, чего касались ее руки, чувствовали ногти, на что смотрели зеленоватые малахитовые глаза (или это мираж фотографии), кто сопровождал ее, кто встречался с ней?

Он доехал до дома. Две маленькие комнаты, в одной места ровно столько, чтобы стояла кровать, другая — забита книгами. Все прочитано — сколько еще нужно прочитать? Корнелия. Имя начинало оживать в головушке, устраиваться, обретать реальность и располагаться поудобней. Он будто знал ее давно, привычки, девичью болтовню, неясные устремления и недельные позывы.

Он уже знал (или чувствовал) каждый слог ее шекспировского имени, с ударением в середине и веским первым слогом, с мягкой оконечностью в конце. Корнелия — баловница, любимица, модница, красавица, золотинка и горлинка.

В ее 18 лет был бал. Он вспомнил, как праздновал свое 18-летие. Бутылка водки, две банки консервов, соленые хрустящие огурцы, круг хлеба. Денег совсем не было, падал январь, стояла зима. Близкий друг — он близкий враг, но не этот, пришел к восьми и открыл бутылку. Стаканы наливались и опрокидывались, наливались снова. Водка была горька, как ни странно, совсем не как жизнь, та, сладкая. Когда нет хорошей еды, то водку лучше закусывать хлебом с маслом, а масла не было. И повезло, не сильно, но достаточно.

Потом они пошли по направлению к центру: выпившая душа всегда желает найти кого-то. Нашлись какие-то Вера и Марина. Шли навстречу. «У него день рождения», — сказал друг. «Очень приятно, мальчики». Девочки явно были старше. Вторую бутылку, которую принес друг, пили вместе. Закусывать было уже совсем нечем, кроме солененьких огурчиков, но у девочек была жевательная резинка. К нему на колени села Вера, Марина автоматически откристаллизовалась его другу. Комната была одна, да и то неширокая, можно даже сказать узкая. По бокам у стен стояли матрасы, — правда, простыни были чистые. На которые пары и опустились. Разнобой и ритм, шорох и вскрики. (Все кончили.)

Но она не была первая — вторая. А то было бы грустно. Вот такое восемнадцатилетие.

А в честь нее давали бал, со знаменитыми и приглашенными.

Он взял с полки Олби, гениальная пьеса… Зазвонил телефон, и ему вдруг показалось, что это Корнелия, обязательно она. Никто другой и быть не может. Это ошиблись номером. И звенящее одиночество имеет обычное свойство растекаться по комнате.

Утром он поехал на работу, и все то время, что он разъезжал, мысль о ней ездила с ним. Он представлял себе их случайную немыслимую встречу, первые слова, которые он скажет, чтобы сразу же с первых слов, слова, захватить ее, поразить. Как она безумно влюбится в него, в такого, какой есть, какой имеется, в чем одет. Не будет отходить от него ни на шаг, не будет дышать, будет замирать, глядя на него. Вопреки всем правилам и приличиям, выйдет замуж за него. Он станет там каким-нибудь английским вассалом (полгода здесь, полгода в Европе). Они будут богатыми, он сделает для нее абсолютно все — родители смирятся и признают. Какая жизнь…

Естественно, он уже был безумно увлечен.

Прошла неделя, которую он прожил и проговорил с Корнелией, но к воскресенью страсть стала утихать. Как все в жизни утихает постепенно.

Кончился выходной. Кто любит понедельники, тот ненормальный. Есть ли что мерзее понедельничного утра. Кто любит понедельники, тот шизофреник. Подумал он. Встал и подставил несильное тело под душ.

Он был стройный, широкие плечи, темные коротко подстриженные волосы с сизоватым отливом, совершенно голубые глаза, нос с небольшой горбинкой, но не мешала, в остальном прямой; гладкая грудь с коричневыми пятнами сосков, ни единого волоска, средний рост. Он считался красивым, но самому себе не нравился и особых мыслей по поводу себя не имел.

Когда последние струи стекли, он смахнул ладонью капли с тела и обмотался полотенцем. Чай, тост с джемом, яйцо. 351-е утро одно и то же.

Прошел год, как он начал работать и переехал в Город. (Пройдут годы, прежде чем Город сожрет его и он состарится.) Но он всегда думал по-другому и верил в будущее, — работу не любил, — что вот завтра, на следующей неделе, следующий месяц, уж наверняка на следующий год — все изменится. Можно будет остановиться, вздохнуть глубоко и расслабиться. Замрет гон, не надо будет зарабатывать на хлеб и крышу, платить баснословные счета за переговоры с прошлым, собирать утекающие в повседневность гроши. Бояться все время потерять работу и еще больше бояться — поисков новой. Не нужно будет напрягаться, заниматься нелюбимым делом, то, чем хотел заниматься, не давало средств к существованию. А — ездить и путешествовать, увидеть мир, и разные земли, и края его. Поесть то, попробовать это, попить другого. (И дело не только в том, чтобы поесть и попить, как упрекнут, но и это хочется. А главное: посмотреть или увидеть.) Ведь жизнь проходит, а она одна. Короткий отрезок от триумфальной арки матери до гробовой доски. И хочется всё увидеть.

А не бояться, как прожить завтрашний день и выжить.

Он не съел корочку тоста, которую обычно любил, не допил чай, оделся и вышел из дому. Понедельник.

Целый день он разъезжал, работал и не возвращался к мысли о ней. К чему, сказочных встреч, тем более чудес не бывает.

В последнее место он не поехал, потому что устал, и решил возвращаться домой.

Он ехал по третьей от реки Авеню и размышлял о пробках. Город поднимался вверх, уже пошли 70-е улицы.

На очередном светофоре он остановился первым, едва не выскочив на красный свет, что в это время дня лучше не делать.

На самом углу стояла золотоволосая девушка с поднятой рукой, как обычно, когда ловят такси. Которое в это время было бесполезно ловить. Он двинулся чуть вперед и поравнялся с ней. Окно было опущено, он посмотрел на ее лицо и словно молния пробила в его сознание. (Какое ужасное сравнение, но лучше под рукой нет.) Что-то вспыхнуло и задрожало. Сначала он не поверил, так как она казалась в каждой ему. Золотоволосая девушка.

— Корнелия?!..

Она с легким удивлением взглянула на него:

— Вы меня можете подвезти, я ужасно опаздываю?

В горле у него не хватало слов, чтобы ответить, хотя метнулась из гортани тысяча.

Упав на другую сторону броском, он открыл предохранитель на двери. Она обошла машину и села.

— Как вас зовут?

— Филипп, — сказал он.

Все и всё тронулось.

— А вас?

— Корнелия, — сказала она и подумала.

Он замер, задохнулся, внизу засосала тошнотой тревога, руки ослабли и в голове поплыло. Ему не нужно было смотреть на нее второй раз, чтобы понять, что это Она. Сначала он думал, что провалится в сиденье машины, потом машина сквозь асфальт, асфальт сквозь грунт в подводные течения и так далее. Но ничего не случилось и никто ни во что не провалился. Выдающийся профиль сидел рядом. Совершенно рядом с ним.

Он выдохнул (где те единственные слова, которые сразу?..):

— Вы смелая девушка. — Конечно, начал не с того.

— В вас нет ничего страшного, к тому же я очень опаздываю.

— Куда?

— На Речную Сторону. Это по пути?

— Я отвезу вас.

— Я отблагодарю.

Он хотел было спросить как, но решил не шутить.

Они ехали уже в районе сотых улиц. Жаркие, холодные волны вперемежку катились по его телу, внутри тела, били в мозг и откатывались к ногам.

Опять красный. Он повернулся и посмотрел на нее. Совсем как на фотографии ее знаменитого друга. Копия. Она была одета в лиловое платье, с сумкой, подобранной в тон, и такими же туфлями. Волосы аккуратно обнимали плечи взбитой грядой.

— Почему вы так пристально на меня смотрите?

— Это случайно.

— Как дела? — спросила она. Безразлично.

— Нормально.

— Уже зеленый.

— Что? — не понял он.

— Свет, — сказала она.

И они тронулись. Быстрая езда всегда доставляла ему удовольствие, но сейчас он не спешил, понимая, что при ускорении скорости сокращается время.

Оставалось всего несколько улиц, когда она начала ему подсказывать. Он, как ветка ветру, молча повиновался.

— Остановите здесь, пожалуйста.