Грехи и подвиги - Ирина Александровна Измайлова

как закатное небо, расшитый золотыми лилиями, он выделялся бы среди других шатров, даже если б перед ним не возвышался шест со знаменем Франции. Кроме того, шатер был просторным и удобным внутри: его земляной пол в два слоя покрывали ковры, а над постелью короля был подвешен кисейный полог, защищавший Филиппа от насекомых. Несколько сундуков, кресла, дубовая бочка для мытья, дорогая серебряная посуда, – все эти предметы роскоши делали шатер действительно похожим если не на дом, то на довольно уютную комнату, в которой, кроме того, оставалось достаточно места, чтобы здесь могли собраться два-три десятка человек.

В последние три дня Филипп-Август не покидал шатра и почти не вставал со своей кровати: его неожиданно свалила жестокая лихорадка, которой в этих местах переболели уже многие крестоносцы, от которой умерла не одна сотня воинов, оставшихся невредимыми в битвах. Короля лечили французские и датские лекари, приходили и двое сарацинских врачей, которым в лагере доверяли и которых все же заставили перепробовать все приготовленные ими для Филиппа снадобья. Больному сделалось немного легче, он смог сидеть в кресле, у него вновь появился хотя бы какой-то аппетит, но все же лихорадка не отступала.

Страх смерти и боязнь проваляться в постели до конца осады и не заслужить славы, о которой он мечтал, которой ждали от него все франкские рыцари, вызвали у Филиппа желание найти сильную поддержку – он уже почти решился отправить посланца к Ричарду Львиное Сердце и предложить примирение. Если они встретятся и обсудят общий план действий, то в крайнем случае Ричард и один возглавит объединенную армию крестоносцев – его любят и чтут все без исключения рыцари. Разве что заносчивый Леопольд Австрийский и его воины косо смотрят на английского героя, но и те понимают, чего он стоит в бою. А после победы лавры и добычу победителей два короля поделят поровну, даже если болезнь не даст Филиппу участвовать в решающей битве: ведь у Филиппа самая большая армия и больше всего рыцарей.

И вот в тот момент, когда французский король собирался призвать герольда, чтобы послать его в стан англичан, ему вдруг доложили о том, что Ричард Львиное Сердце сам пришел в его лагерь и просит о встрече. Услыхав это, Филипп едва не завопил от восторга: он и не мечтал о том, чтобы заносчивый англичанин первым пошел на примирение!

Между тем Ричарда мучила не только совесть, хотя эта причина была, скорее всего, первой. На третий день после своего прибытия под стены Птолемиады он тоже подхватил проклятую лихорадку! Сильный организм, а еще более, несокрушимая воля и упрямство английского короля помогали ему держаться на ногах, не сдаваясь мучительной слабости и даже жестоким приступам, от которых возникала боль во всех суставах, а все тело сводила судорога. В такие часы пот ручьями тек по лицу Ричарда, оно делалось серым, как плохая бумага, а губы кривились и дергались. Но он крепился, не позволяя себе слечь в постель, – это могло внести уныние в сердца воинов, которые в него так верили. А ведь назревал решающий штурм города! Все в лагере только и ждали приезда двух могучих королей и их армий.

Думая об этом, Львиное Сердце в который раз упрекал себя за ссору с Филиппом-Августом. Разве они приехали сюда ссориться? Разве дело, ради которого уже положили столько жизней, не было выше и важнее гордости, славы, даже любви? Он безумно любил Беренгарию, и теперь, когда они, наконец, соединились перед алтарем, он любил ее еще сильнее. Но разве нельзя было рассказать все французскому королю еще прежде, не обманывать его, не оскорблять его сестру? В конце концов, ради похода на Иерусалим можно было и отсрочить свадьбу. Беренгария поняла бы, она б его ждала… Разве могут два великих короля сводить свои личные счеты, когда торжество или посрамление великого дела крестоносцев, спасение их восточных владений и самого Гроба Господня зависят сейчас от них?! Господь поругаем не бывает, но надругательство над святынями лежит позором на всех христианах и более всего на тех, кто в силах ему воспрепятствовать.

Ричард принял свою болезнь как наказание за чрезмерную гордыню и своеволие. И решился сделать первый шаг к примирению с Филиппом. Он спросил совета у Элеоноры, которая еще ни разу не посоветовала ему дурного, и она сказала, что такой поступок будет достоин рыцаря.

– Тогда, чтобы не уронить себя, я приглашу Филиппа-Августа в наш лагерь и в мой шатер! – заключил король.

– А вот пригласить-то его ты и не сможешь! – возразила Элеонора. – Тебе недосуг узнавать все новости, а надо бы. Король франков вот уже четвертый день не встает с постели. У него тоже лихорадка, и либо его сильнее скрутило, либо он сам слабее тебя. Так что идти придется тебе к нему, Ричард!

Это известие окончательно решило дело. Львиное Сердце, жестоко давивший любую слабость в себе, обычно проявлял снисходительность к чужой слабости, если то была не слабость духа, проявленная в бою. Он отправился в лагерь Филиппа сразу после разговора с матерью. Впрочем, Элеонора, пользуясь некоторым родством с французским королевским домом, пошла с ним вместе.

Таким образом, явившись в шатер своего монарха, граф Шато-Крайон и его молочный брат Эдгар Лионский (он же лионский кузнец Эдгар), застали там Филиппа-Августа, короля Ричарда, королеву Элеонору, нескольких рыцарей, приглашенных для участия в совещании, а среди них графа Анри Шампанского и доброго друга Эдгара сира Седрика Сеймура. Старого рыцаря позвала английская королева, которая во все время их путешествия любила беседовать с ним, а по приезде в долину Птолемиады посоветовала сыну поставить Седого Волка во главе охраны английского лагеря.

Впервые молочные братья смогли увидеть двух королей вместе и сравнить их облик. И первое, что поразило их – монархи казались людьми одних лет, хотя на самом деле Филипп был восемью годами моложе. Но на лице Ричарда Львиное Сердце годы оставили лишь тонкие росчерки морщин. В тридцать три года вокруг его глаз, на лбу и в уголках губ этих морщин было, быть может, больше, чем у иных его ровесников. При этом морщины ничуть не старили лицо короля – полное жизни, любопытства, воли, оно казалось молодым, и даже сейчас, когда болезнь оставила на нем следы усталости, королю нельзя было дать его лет. Вернее, никто обычно просто не задумывался о его возрасте. Лицо Филиппа, напротив, выглядело достаточно гладким и ухоженным, морщин на нем почти не было. Однако в этом лице успела появиться некая тяжесть, которая обычно возникает,