Определенно голодна - Челси Саммерс

15

Креветки

На следующее утро после этой пьяной бурной ночи с Эммой я проснулась с мигренью и жгучей, невыносимой потребностью сделать что-нибудь, что угодно, желательно жестокое. Воспоминания о вчерашнем вечере взрывались петардами, обрывки разговора с детективом Вассерман терзали меня. Меня тошнило, я лежала на кровати в темноте, надвинув на глаза малиновую бархатную маску для сна, меня бросало то в жар, то в холод, кожа покрывалась липким потом, который сменял озноб. Каждые сорок пять минут я бегала в ванную, и меня рвало, сначала чем-то по-праздничному ярко-лиловым, потом прозрачным и кислым, потом ничем. У меня сводило желудок, от судорог в голову где-то за левым глазом как будто вонзался раскаленный железный прут. Мне хотелось вытащить свой мозг через глазницы с помощью крючка для вязания.

Что делать. Что делать. Неугомонная детектив Вассерман явно что-то имела против меня, но что? Я снова и снова прокручивала события тех октябрьских выходных, как будто моя память была свитком, который я перечитывала бесконечно. У меня не было ничего, кроме воспоминаний, ничего, кроме следов, развеянных по ветру, сожженных в чьем-то доме. Я лежала в постели и шаг за шагом обдумывала события на Файер-Айленде, начиная с того момента, как предложила Казимиру поехать со мной за город, с покупки продуктов до приготовления конфи, со встречи Казимира в сумерках у причала до того, как мы сцепились телами, как я вонзила нож для колки льда в его яремную впадину, до моего возвращения в Данвуд. Начиная с приглашения и заканчивая пожаром, я рылась в памяти и видела, что она чиста, точно обглоданная кость.

Даже если на причале и стояли видеокамеры, у меня имелась законная причина отправиться на пароме в Данвуд. У моих друзей Рона и Пола действительно был дом, я действительно получила приглашение погостить там, и они действительно дали мне ключи. Может, Казимир сказал кому-то, что встречается со мной, но я никогда не давала ему свой постоянный номер мобильника. У меня всегда был один телефон для бизнеса и друзей — Эммы, семьи, издателей — и другой, секретный, только для развлечений. Когда я хотела бросить человека, я просто выкидывала телефон и покупала новый. Это было так легко и просто, как смыть презерватив. Я не оставляла следов. Если отношения затягивались, я просто покупала еще один мобильник и давала свой номер. В наши дни телефон — все равно что отпечатки пальцев, пищевая аллергия, талисман — отовсюду приведет к вам. Никто с этим не поспорит.

Конечно, я была осторожна. Я оставила свой обычный мобильник в доме в Данвуде, когда пошла на встречу с Казимиром. Я не брала его с собой, когда искала подходящий дом в том поселке. Но позаботилась, чтобы он служил доказательством того, что я была в Данвуде, в доме моих друзей Рона и Пола, тихий и довольный, как моллюск, никак не связанный с моим реальным местонахождением. Так что же все-таки связало Казимира со мной в голове этой кровавой гончей детектива Вассерман?

И, если уж на то пошло, там не было даже моего имени. Я почти тридцать лет была кулинарным критиком, у меня огромный опыт в создании новых личностей буквально на лету. Мои коллеги часто сетовали на то, что им трудно запомнить собственные выдуманные имена, и это правда: нет ничего хуже, чем сделать заказ в ресторане, а потом, стоя возле высокомерного метрдотеля, судорожно вспоминать, на чье имя забронирован столик, потому что оно вылетело из головы, как террин из формы. Такое случилось со мной однажды, поэтому я разработала систему. Я выбирала фильм и смотрела имена героинь и фамилии актрис, которые их играли. Я была Джейн Гиттес, Эвелин Кросс, Норой Кросс, Холли Малрэй и Идой Сейшнс. Я была Филоменой Марлоу, Эйлин Уэйд, Мэри Аугустин и Джоанной Эггенвейлер. Я была Кэт Траммел, Николь Кэрран, Бет Гарнер, Лизой Хоберман и Роксаной Харди. Иногда я ловил взгляд с оттенком узнавания, но только однажды мне задали вопрос. Помню, в каком-то дико шикарном ресторане Трайбеки я представилась Патрисией Франчини.

— Как героиня Джин Сиберг в фильме «На последнем дыхании»? — спросил метрдотель на безупречном французском и вздернул бровь.

Моя мать поцеловала бы эти губы своими, накрашенным помадой от Диор.

— Да, — ответила я.

— И правда.

— Действительно.

Метрдотель уставился на меня, я ответила ему стальным взглядом. Он вздохнул, махнул рукой, взял меню и усадил нашу компанию за самый ужасный стол прямо у дверей на кухню. Еда, однако, была потрясающей, просто превосходной, лучше, чем в любой из моих предыдущих визитов. Очевидно, кто-то разгадал мою уловку и рассказал об этом шеф-повару или управляющему. Я надела парик и очки, но меня все равно узнали. Я усвоила этот урок и больше никогда не заимствовала имена из французских фильмов.

Казимиру я представилась как Диана Селвин. Агент по подбору актеров. Он думал, что я живу в Верхнем Ист-Сайде. Что несчастливо замужем за человеком по имени Хэнк. Короче говоря, я для него была тем, кем не являлась. Он сошел в могилу, уверенный, что я Диана. И это было прекрасно. Это было прекрасно. Это было прекрасно. Диана вонзила ему в горло нож для колки льда, а не я.

От этой мысли я резко вскочила, меня пробил озноб, потом бросило в жар. В спальне царил полумрак. Я была Дианой Селвин только для Казимира. Он звал меня по имени в постели. Дианой, только Дианой и никогда Дороти. Так как же получилось, что детектив Вассерман отыскала меня? Как она связала меня с ним, где я умудрилась так наследить? Что-то, где-то или как-то пошло не так, подул ветерок, занавеска откинулась в сторону, чаша весов опустилась, перчатка исчезла — вот тебе и зацепка. Меня разоблачили, и вот я стою голая перед этой крепкой, мускулистой женщиной-полицейским и даже не представляю, как с меня сорвали одежду.

Это намного хуже, чем я думала сначала.

Я вспоминала обрывки разговора с Эммой, как плохое кино. Я рылась в своей затуманенной памяти, точно в ящике с нижним бельем. И вдруг… Я подумала… Вспомнила… Я же наверняка ей все рассказала. Не все, не все, не о Марко, не об Эндрю, не о Джиле, не о Джованни, не о них, но, возможно, о Казимире… Я складывала обрывки разговора, пока не увидела всю картину. Красное, сырое и неотразимое, как тартар из сердца оленя, мое признание пульсировало, истекая кровью. Я почувствовала, как меня тихонько царапает страх. Это было что-то новенькое. Страх, как когтистая лапа дикого зверя, наступил на мою