1919 - Игорь Николаев

Второй танк был уничтожен неожиданно спикировавшим с неба самолетом-штурмовиком. Отважный пилот трижды заходил на «Либерти», по очереди обстреливая его из обеих пушек — сначала носовой, затем кормовой. Высокие фонтаны земли взлетали у бортов гусеничной машины, сменяясь грохотом попаданий и длинными пучками огненных искр. На четвертом заходе люки «Марка» открылись, и фигурки танкистов посыпались в разные стороны, разбегаясь. Их оказалось неожиданно много, с десяток или даже больше. Хотя все верно, это же не «Рено» и не чертов «клоп».

Затем на аэроплан насели подоспевшие английские истребители, но что происходило в вышине, дальше никто не смотрел — на земле хватало проблем с третьей машиной.

После того как «Либерти» намертво засел в западне, казалось, что на том ему и конец. Но это были глубоко неправильные мысли, в чем очень скоро убедились и Хейман, и весь немецкий гарнизон. Англо-американский танк тяжело ворочался, накреняясь набок, экипаж не глушил мотор, стараясь все же выбраться из траншеи, по воле случая ставшей противотанковым рвом. И «Либерти» непрерывно отстреливался. Казалось, у него добрых два десятка пулеметов, не меньше, и пушек гораздо больше штатного — в таком темпе и с такой точностью танк простреливал все вокруг себя. Случись у немцев обычная пушка, миномет потяжелее, противотанковый пулемет — хоть что-нибудь, он стал бы пусть и нелегкой, но все же мишенью. Но ничего не было, и «Либерти» оказался своего рода подвижным дотом, бронированной огневой точкой, к которой начали стягиваться французы и англичане.

Бороться с танком было нечем, оставить его без внимания означало погибнуть. У Хеймана оставалось три человека, и лейтенант повел их к бронированной махине, собирая по дороге немногих оставшихся в живых.

Потерять зрение — совершенно особый, утонченный страх для того, кто уже имел проблемы с глазами. Рош мало чего боялся в жизни, но раны, неопасные для жизни, бросили его в самую бездну панического страха. Скорчившись на дне своего неглубокого убежища, Франциск тихо подвывал от нерассуждающего ужаса, воображение живо рисовало ему яркие, образные картины слепоты и бесконечной тьмы, ожидавшей впереди.

Но закалка ветерана понемногу брала верх над паникой. Вся правая половина лица горела резкой дергающей болью, как в адском пламени, по щеке градом катились слезы, но постепенно Рош осознал, что видит левым глазом. Он встал на четвереньки, покрутил головой, как пес после купания. Лучше бы не крутил, боль вспыхнула с утроенной силой, свалив его обратно навзничь.

Скрипя зубами, Рош на ощупь вытащил самые длинные щепки, также на ощупь перевязал раны шейным платком. Затем подобрал «клепальщик» и снова попробовал выглянуть наружу. Ничего нового он не увидел, все осталось примерно так же, только у танка, который Франциск свалил в яму, прибавилось вражеской пехоты — теперь там было десятка полтора солдат. Французы в знакомых синих мундирах жались к «Либерти», и стрелок ощутил прилив гордости, заглушившей даже боль, — проклятые слуги дьявола откровенно опасались продвигаться дальше.

Впрочем, гордости хватило ненадолго, дальнейший осмотр принес только скверные новости. Все, кто прикрывал и поддерживал его, были убиты. Бразилец привычно примерился к своей винтовке, но оружие молчало. «Т-гевер» стал бесполезным куском железа — одна из вражеских пуль ударила в затвор, деформировав и намертво заклинив его. Похоже, щепки из мертвого дерева спасли ему жизнь, не дернись Рош от ранения, пуля, скорее всего, попала бы ему в голову.

Чувство собственного бессилия охватило Франциска пожаром стыда и презрения к самому себе. Но что он мог сделать? Всего лишь половина солдата, да еще без оружия. Насколько позволяли то и дело свистевшие над головой пули, бразилец обыскал ближайший труп. Дважды это грязное и скверное занятие прерывали близкие разрывы — танк гвоздил без разбора, не жалея снарядов, но в конце концов в руках Роша оказался маузер, обычный, не «ортопедический».

Негусто, прямо скажем, но уже что-то. Что же делать дальше?..

Пять человек с одной связкой гранат ползли к танку. Когда они проделали примерно половину пути, их осталось четверо. Затем трое. Похоже, враг все еще не видел бойцов, но чем ближе к машине, тем плотнее становился огонь, воздух со свистом и визгом вспарывали пули, осколки, мины и снаряды. Дышать было трудно — земляная взвесь повисла в воздухе, словно туман, забивая глотку, оседая на потных, грязных лицах.

Они подобрались близко, очень близко, но остались лишь вдвоем — лейтенант Хейман и гранатометчик Харнье. Переглянулись, Фридрих молча показал пальцем — танк сильно накренился, и было видно, что у него открыт верхний люк. Наверное, танкисты не выдержали ядовитой атмосферы, перенасыщенной пороховыми и топливными миазмами, и предпочли риск случайного попадания опасности удушья.

После краткого мгновения Альфред также молча кивнул, сжимая гранаты, перемотанные разлохмаченной веревкой.

«Я так и не спросил, что у него в сундучке?» — подумал лейтенант. Сундук все так же был при эльзасце, приторочен на спине, в противовес гранатным сумкам. Воины одновременно поднялись, лейтенант сжимал в руках винтовку, гренадер — свою связку смерти. В следующее мгновение лейтенант рухнул как подкошенный, сильно ударившись головой о камень, — больные ноги служили Фридриху, сколько могли, но теперь разом подломились.

Хейман лежал, раскинув руки, силясь прийти в себя, но от удара голова гудела, словно церковный колокол, перед глазами все плыло, он узнавал лишь Харнье.

И ничего страшнее и безумнее Фридрих в своей жизни еще не видел.

У Роша остался только один глаз, но он видел им лучше, чем многие двумя. Неожиданное движение среди обломков и рытвин он заметил сразу. Заметил и узнал.

Харнье всегда бросал гранаты очень хорошо, но для настоящего, дальнего и точного броска ему требовалось исполнить странный ритуал — некий танец, схожий с ритмичным топтанием на месте. Конечно, эльзасец не был дураком и всегда исполнял свои самые удачные приемы из-за хорошего укрытия.

Всегда.

Но не в этот раз.

Поддался ли Альфред общему безумию и самоотречению, потерял связь с реальностью или просто сошел с ума, но долговязый тощий гренадер встал во весь рост посреди бушующего вокруг хаоса и, отведя в сторону руку со связкой гранат, начал свой страшный танец.

Уже не оставалось времени, чтобы обдумывать, прикидывать, вычислять. Сейчас Рош мыслил картинами-вспышками, своего рода озарениями.

Первое — Харнье попадет, обязательно попадет гранатой в открытый люк «Либерти».

Второе — его убьют раньше.

Эльзасцу нужно было несколько секунд, чтобы войти в свой сумасшедший транс, но ближайшие враги уже разворачивались к гранатометчику. Будь у Роша под рукой винтовка, он мог бы прикрыть Альфреда, но винтовки не было, для пистолета дистанция слишком велика, и руки трясутся мелкой противной дрожью. Не попасть! Если только…

Франциск никогда не любил пистолеты, не пользовался и не учился стрелять из них. Но когда-то, много лет назад, он услышал от одного из родственников о забавном методе стрельбы, который тот якобы подсмотрел у североамериканцев. Услышал и забыл, потому что настоящие мужчины берут в руки только честный длинный ствол, все остальное — для женщин с их слабыми ручками. Память и воображение — странные штуки, иногда они устраивают удивительные фокусы. Вся процедура встала перед внутренним взором Роша, словно ему описали ее только сейчас, сопроводив подробным рисунком.

Франциск одинаково хорошо владел обеими руками, но сейчас он ослеп на правый глаз и мог стрелять только с левой. Правой он обхватил свой корпус, пропуская кисть под мышкой, захватывая ладонью левое плечо сзади и снизу-вверх. Так плотно обнимают себя замерзающие на лютом холоде или экзальтированные дамы. Плечо левой руки с зажатым пистолетом легло на предплечье и локтевой сгиб правой. Теперь обе руки и торс Роша представляли собой подобие единого сцепленного станка, более устойчивого, нежели стрельба просто с руки, и более быстрого в наведении, чем если бы он стрелял с обычного упора.

Если в пистолете оставались патроны, если он успеет, если его самого не убьют раньше… Этих «если» было слишком много, Франциск отмел их единым умственным усилием, резко выдохнул и препоручил себя Богу, надеясь, что Его милости хватит и на тощего Харнье.

Гранатометчик закончил свою пляску, его длинная рука метнулась вперед, словно змея в броске, будто в ней был зажат не тяжеленный груз, а невесомый букет. Хейман наконец сумел приподняться на локте, мутно озираясь. Черная фигура Альфреда четко, очень контрастно выделялась на фоне неба, слегка тронутого темной синевой раннего вечера. В рваном, изодранном мундире эльзасец походил не столько на человека, сколько на огромного ворона, странного вестника судьбы. Совсем рядом медленно, подобно огромным шмелям, пролетали трассирующие пули. Со стороны танка беспорядочно, вразнобой стреляли. Откуда-то слева, совсем недалеко, ритмично, с жутковатой равномерностью метронома хлестали пистолетные выстрелы.