Ветувьяр (СИ) - Кейс Сия

Осталось только собрать разрозненные мысли воедино и вспомнить все, что она хотела сказать Эйдену. Сколько бы часов им не предоставили, принцесса все еще помнила о собственном шатком положении — эта встреча могла оказаться и прощанием.

Коридоры для слуг в этом особняке — впрочем, как и везде — были крутыми и узкими, Ремора подмела подолом своего платья всю пыль, что забилась по углам, а ее здесь было предостаточно. Ферингрей торопился и боялся быть замеченным, поэтому до верхнего этажа они добрались быстро.

Наверху коридоры сделались шире и чище, но вместо богатого убранства Ремора видела лишь голые каменные стены. Кто станет украшать крыло для слуг, пусть даже ненужным хламом вроде старых гобеленов и истоптанных ковров? Воздух здесь был свежим и прохладным, сквозь распахнутые настежь окна лился лунный свет. Ни свеч, ни факелов — они пробирались бы в темноте, если бы не луна.

Странно, но пленника никто не охранял. Ферингрей подвел Ремору к одной из неприметных дверей, вытащил из-под плаща ключ и уверенно провернул его в замке. Принцесса хотела бы насторожиться, но времени на раздумья у нее не хватило — дверь распахнулась, и в коридор из комнаты скользнул слабый свет от единственной свечи.

Подчиняясь глупому инстинкту, Ремора перешагнула через порог и оказалась в душной скудно обставленной каморке с жалким крохотным окошком и жесткой койкой у стены. Она беспокойно озиралась по сторонам, но голос окликнул ее раньше, чем она увидела его:

— Ремора?

Принцесса повернулась на голос. Где-то на краю сознания Ферингрей закрыл за ней дверь, оставив их наедине, но ей было совершенно не до этого. Весь остальной мир перестал существовать.

Эйден стоял у стены — белый, как полотно, в расстегнутой рубашке, с растрепанными волосами и небритым лицом. Не снимая капюшона, Ремора бросилась к нему. Она обнимала его так крепко, как только могла, стискивая руками непривычно худые плечи и тычась лицом ему в грудь. Руки Эйдена стащили капюшон с ее головы, она почувствовала, как он прижался лицом к ее волосам и не желал отпускать.

— Ты живой, — Выговорила Ремора самые очевидные и бесполезные слова, в которых не было смысла. Но для нее они сейчас были важнее всего на свете.

— Как ты меня нашла? Я думал, что Калиста…

Вопреки своему желанию стоять вот так, сцепившись руками, вечно, Ремора отстранилась от него:

— Я здесь только благодаря ей. Она вернула меня, оставив письмо…

Лицо Эйдена, поначалу испуганное, теперь стало мрачным, как туча, а ведь на него и без этого было больно смотреть. Он действительно казался больным, причем, серьезно — покрасневшие глаза его неестественно блестели, щеки провалились, а сквозь расстегнутую рубашку виднелись торчащие ребра. Золотые кудри, которые раньше казались Реморе ожившим солнцем, теперь походили на мятую солому. Принцесса оставляла живого человека, а вернулась к мертвецу — именного этого она и боялась многие годы.

— Прости меня, — Эйден закрыл лицо рукой и тут же устало принялся тереть воспаленные глаза, — Я не смог ничего сделать…

Он обессиленно опустился на стул в углу, избегая смотреть на Ремору. Но она желала знать:

— Почему?

Эйден покачал головой:

— Они… застали меня врасплох. Я получал предупреждения, пытался что-то сделать, но все безрезультатно. Я проиграл.

Ремору это разозлило. Почему она все еще боролась, а Эйден опустил руки?

— Прекрати вести себя как слабак, — С нажимом потребовала она, — Еще можно попытаться что-то исправить.

— Только не мне…

Ремора с трудом подавила желание отвесить ему пощечину за такие слова:

— Что за вздор ты несешь!?

Он резко поднял на нее глаза:

— Ты еще не заметила? Я умираю, Ремора!

В его глазах появилось что-то, чему принцесса не могла дать названия. Отчаяние? Страх? Безысходность? Она не находила слов, пока Эйден продолжал неотрывно смотреть на нее.

Это было жестоко с его стороны. Ремора сжала в руке край своего плаща.

— Ты ничего мне не говорил.

— Я не думал, что все зайдет так далеко. Но эта дрянь, — Он стиснул виски руками и поморщился, — не оставит меня.

— Мы можем найти лекаря…

— Я уже искал. Они все бесполезны, — Слова его казались тяжелыми и вымученными, — Все талдычат одно и то же, но легче не становится. С каждым днем она болит все сильнее.

Эйден еще никогда не казался Реморе таким слабым и уязвимым. Она не узнавала его, будто вместо ее возлюбленного ей подсунули кого-то другого.

Но больше всего ее пугало даже не то, что Эйден опустил руки, а то опустошение, которое сейчас повисло у нее в душе — словно долго-долго пыталась отпереть шкатулку, а та оказалась пуста.

— Скоро она лишит меня способности думать, — Закончил Эйден, поднимаясь на ноги.

Он был босиком, и оттого казался чуть ниже, чем обычно. Макушка Реморы доставала ему в аккурат до подбородка, и Эйден склонил голову, чтобы их глаза оказались почти на одном уровне.

— Я уже сделал этот выбор, — Прошептал он так тихо, что если бы Ремора не стояла к нему вплотную, она бы даже не расслышала.

Кончиками пальцев тронув ее за подбородок, Эйден прильнул к ее губам своими. Ремора не успела даже отреагировать. Губы Эйдена по-прежнему были такими же мягкими и теплыми, но от той страсти, с которой он обычно ее целовал, не осталось и следа.

Отстранившись от нее, он заглянул Реморе в глаза. Таким взглядом смотрят разве что осужденные на казнь, причем безвинно осужденные.

— Уходи, — Выпалил он, — И забудь меня.

Ремору словно ударили хлыстом. Еще минуту назад она не находила в себе сил сказать ни слова, но теперь с ее губ будто сорвали печать. Почувствовав вкус его поцелуя, она вдруг нашла что говорить и как действовать. А Эйден… должно быть, просто сошел с ума.

— Это твой выбор? — Уставилась на него принцесса, — Твое волевое решение? А ты не подумал, право выбора есть и у меня?

Он не мог с ней так поступить. Не мог оставить ее одну, когда она так сильно в нем нуждалась, а он сам как никогда нуждался в ней.

— Я никуда не уйду, — Отчеканила Ремора, — Ты мой. До конца этой чертовой жизни, когда бы он не наступил.

— Я умру, Ремора, — Исступленно повторил Эйден, — Не через месяц, так через год. Ты хочешь видеть мою смерть? Хочешь полюбоваться, как низко я паду? Пока я еще в своем уме, я тебе не позволю.

— Ты ошибаешься, — Качнула головой принцесса, — Ты плохо меня знаешь. Я ветувьяр. Я найду способ. Если будет нужно, я пойду просить у богов, как чертова королева Этида!

— Твоего отца они почему-то не услышали…

Ремора не хотела думать об этом. Не хотела вспоминать смерть их с Тейвоном матери, а между тем Эйден был прав — она угасала на руках у отца почти так же, как погибал сейчас сам Эйден на руках у нее.

Принцесса никогда не сомневалась, что именно смерть матери окончательно подкосила отца, лишила его желания жить и править Кирацией. С ней случится то же самое без Эйдена.

Нет, она не могла отдать его смерти.

Ремора вновь вцепилась в Эйдена, прижалась лицом к его груди и услышала судорожное биение его сердца.

— Ты не умрешь, — Прошептала она в ткань его рубашки, — Пока мы вместе.

Эйден обхватил ее за плечи, вынуждая отстраниться, и заставил смотреть себе в глаза:

— Зачем ты бежишь от правды? Зачем врешь самой себе? Я больше ничего из себя не представляю! Из-за меня Анкален взяли мятежники! Я сдался им в плен, я предал тебя, Тейвона, Джеррета. Всех!

Ремора не могла слушать это — слова Эйдена разрывали ей сердце, но он только этого и добивался. Он хотел, чтобы она ушла и оставила его навсегда, но догадывался ли он, что кроме него у нее никого больше нет?

— Замолчи, — Потребовала принцесса, слыша, как дрожит ее голос, — Ты должен бороться. Не ради меня, так ради сестер!

Она знала, что заденет его этим. Эйден всегда был для Реморы открытой книгой, и если она хотела сделать ему побольнее, то знала, куда нужно надавить. Сейчас он нуждался в этой боли, нуждался в злости, которую она могла вызвать.