Дело Николя Ле Флока - Жан-Франсуа Паро

Пятница, 29 апреля 1774 года

Ранним утром Лаборд разбудил Николя. Ночь прошла тяжело, в непрерывной суете. Ни опиум, ни пиявки на виски, ни иные средства не смогли успокоить страдания короля. Утро встретили в тревожном ожидании. Около девяти часов Лемонье, в согласии с первым хирургом, решил пустить королю кровь. Процедура производилась публично, и любой мог видеть на столике три лотка, наполненных королевской кровью. Присутствовавший при кровопускании Николя отметил, что больной не испытал облегчения. Оба врача удалились в комнату совета обсудить дальнейшие шаги. Лемонье, еще вчера высказывавший предположения исключительно оптимистические, счел необходимым прибегнуть к мудрости собратьев. Сопровождавший высокоученых медиков Николя выслушал длиннейшую дискуссию по вопросу, кто будет иметь честь консультировать Его Величество. Назначили Лори, врача герцога д'Эгийона, и Борде, врача фаворитки. Судя по словам, нечаянно вырвавшимся у графини, Николя понял, что Борде, считавшийся одним из светил медицины, излечивал одни лишь недомогания; когда же речь заходила о тяжелых заболеваниях, он присоединялся к решениям товарищей по высокоученому ремеслу. На консилиум призвали также врача дофина Лассона и еще несколько медиков. Неожиданно появился Гаспар и сообщил Николя, что его требуют в спальню к королю.

Из-за толпившихся придворных спальня казалась тесной, и вдобавок в ней не хватало воздуха; необходимо было срочно проветрить комнату. Обливаясь потом, король лежал на узкой походной кровати и своим хрипловатым голосом что-то безостановочно говорил. Иногда он прерывался и подзывал Лаборда, а потом потребовал послать за графиней дю Барри. «Нашему дорогому Ранрею» он велел оставаться здесь; «да, да именно здесь», несколько раз повторил он, ища глазами Николя. В полдень к королю с важным видом и сокрушенными лицами явились доктора из Парижа.

Они долго осматривали Его Величество, расспрашивая, какие страдания он испытывает, и король, с налитым кровью лицом, жаловался на головную боль. На протяжении всего консилиума светила медицины рассуждали о возможности возникновения воспаления легких, но ни разу не поставили вопрос об определении природы терзавшей короля болезни. Монарх нервничал, и после долгих колебаний врачи решили сделать повторное, а возможно, и третье кровопускание. В Версале тотчас принялись перешептываться, обсуждая решение врачей.

— Третье кровопускание! — воскликнул король. — Третье! Значит, я серьезно болен. Вот увидите, эта болезнь сведет меня в могилу.

И, ужаснувшись этой мысли, обвел присутствующих вопросительным взглядом.

— Мне бы не хотелось, чтобы мне третий раз пускали кровь. Зачем нужен этот третий раз?

Ошеломленный Николя наблюдал, как в комнатах, расположенных на подступах к спальне больного, мерный шепот, шелестящий во всех углах, постепенно нарастал, превращаясь в голос свыше. О кровопускании заговорили как о государственном деле. Атакуемые со всех сторон, испытывая давление противоборствующих лагерей, врачи колебались. Обстановка накалялась; ни одна диспозиция не удовлетворяла всеобщим интересам; вердикта, которого боялась услышать фаворитка, жаждали ее противники. Одни утверждали, что король, удрученный предложением врачей, окончательно почувствует себя больным, ибо для такого слабого человека, как он, мрачное настроение может оказаться роковым. Многие потихоньку перебирали возможные последствия третьего кровопускания, не исключая и самого худшего, за которым последуют причащение святыми дарами и отставка графини дю Барри. Не будучи ни в чем уверенными, придворные не хотели рисковать и превращать фаворитку и нынешнего министра в своих непримиримых врагов. Тревожась за своего повелителя и питая искреннюю дружбу к дю Барри, Лаборд протянул руку клану фаворитки. Многие, ссылаясь на неизбежное примирение короля с церковью, маскировали под необходимостью исполнения требований религии свое желание взять реванш над фавориткой и герцогом д'Эгийоном. Николя не знал, что и думать. Доктора решили второй раз пустить кровь только к вечеру. Королю стало хуже, и он потребовал уксуса. Обеспокоенный, он каждую минуту просил измерить ему пульс.

— Вы все твердите, что мое недомогание не опасно и скоро я встану на ноги. Но вы так не думаете. Вы должны сказать мне правду!

В пять часов дочери короля, призванные Лабордом, уверенным, что им следует явиться одновременно с фавориткой, посетили отца. Николя в отчаянии взирал на толпившихся в спальне короля людей. Принцы, палатные дворяне, прислуга, врачи, хирурги, аптекари и просто любопытные беспрестанно сновали туда и сюда, невзирая на запреты. В комнате вновь стало душно. Около десяти часов Ла Мартиньер подал королю питье, а затем, осматривая язык, заметил на лице Его Величества подозрительные красные пятнышки. Не выказывая удивления, он попросил слуг посветить ему, сказав, что больной может не увидеть стакан с водой. Присутствовавшие при этом врачи с удивлением переглянулись, видимо, посчитав его слова проявлением ужасающего невежества. Однако виду никто не подал, и врачи отправились в соседнюю комнату на очередной консилиум. Николя тенью следовал за ними.

Никто не дерзал говорить открыто, все высказывались обтекаемо, с намеками и недомолвками, опасаясь прямо назвать болезнь, наличие которой, похоже, подозревали все. Кое-кто говорил, что, возможно, они имеют дело с кожной сыпью, другие — с ветряной оспой, но никто не произносил рокового слова. Слово взял Ла Мартиньер.

— Мы видим сильный жар, сильные головные боли, боли в поясничной области, сухость кожных покровов и высыпание на лице. Какое будет заключение?

В ответ раздались невнятные слова. Тогда первый хирург в отчаянии воскликнул:

— Однако, господа, похоже, вы все напрочь забыли нашу науку! Что ж, тогда заключение сделаю я: у короля оспа, с крайне нежелательными осложнениями, и, по моему мнению, ему уже не выбраться.

Он умолк, и воцарилась мертвая тишина.

— Ваши речи слишком дерзки, — произнес присутствовавший на консилиуме Дюра, первый дворянин королевской опочивальни.

— Сударь — ответил Ла Мартиньер, — я вижу свой долг не в том, чтобы льстить Его Величеству, а чтобы говорить правду о его здоровье. А мои слова не сможет опровергнуть ни один из присутствующих здесь господ. Все думают так же, как и я, но я один осмелился произнести это вслух, ибо считаю делом чести называть вещи своими именами.

Среди собравшихся послышался глухой ропот.

— Значит, король больше не встанет? — произнес герцог де Дюра. — Но в таком случае что мы можем сделать?

— Ухаживать за ним и продолжить его жизнь настолько, насколько это окажется возможным, ибо своих сил у него больше нет; он хотел пойти против природы, но природа ему не позволила.

— Неужели все уверены, что речь идет именно об этом заболевании? — подал голос Лемонье. — Я слышал, король переболел оспой в 1728 году. Но теперь, в его возрасте!

— Возраст Его Величества дела не меняет, — вздохнул Лори. — В прошлом январе господин Дубле, канцлер королевы Испании, дядя маркизы де Монтескье и графини де Вуазенон, умер от оспы в семьдесят восемь лет.

— На каком основании вы считаете, что болезнь приняла столь серьезный оборот? — спросил Лоссон, личный врач дофины.

— Увы, — ответил Ла Мартиньер, — симптомы говорят о самой опасной форме заболевания. Пятна сыпи начинают сливаться в единую поверхность. Вы заметили, что пустулы возникают не отдельно, а кучками? Все тело, а особенно голова, вскоре распухнет и начнется непрерывное слюнотечение. Подобная форма заболевания, часто осложненная покраснением кожных покровов и гнойниками, обычно уносит больного через одиннадцать дней.

Ответом на выступление хирурга стала испуганная тишина.

— Я уверен, мы сможем исцелить короля, — произнес Лемонье.

— Можно попробовать, — ответил Ла Мартиньер, — но мы не можем изменить природу, ибо ей мы обязаны больше, чем усилиям тех, кто пытается нас исцелить!

— О методах лечения много спорят, — вновь подал голос Лассон, — и мнения в этой области разделились. Немцы считают, что пускать кровь следует крайне редко, в то время как Абу-аль-Касим аз-Захрави предписывает кровопускания вплоть до полной потери сил.

— Говорят, — робко промолвил аптекарь, съежившись под гневными взорами, устремившимися на непрошеного советчика, — когда больного надо заставить пропотеть, безотказным средством является конский навоз. А еще навоз исцеляет горло.

— Плевать на навоз! — воскликнул Ла Мартиньер. — Чтобы облегчить состояние больного и удалить содержимое пустул, надо поставить вытяжные пластыри и промывать язвочки целебными отварами, дабы начался процесс заживления. Мы обязаны любыми средствами прекратить образование гноя, а затем начать подсушивать гнойники. Нельзя допустить, чтобы гной проник внутрь организма. Надо поить больного очищающими настоями, смазывать кожу ароматическими маслами и мазями на основе розового масла. Замедлить высыпание посредством отваров козельца, чечевицы и лекарственного ласточника. Увеличить объем напитков, разжижающих кровь, а для поддержания сил давать светлый нежирный бульон, не провоцирующий лихорадку.