Rosstan - Gurulev

– Хорошую не продадут. Только по случаю.

– Да мне для начала хоть бы такую, которая лаяла, – рассмеялся парень.

– Значит, в охотники решил определяться? – Иннокентий подтащил к печке табуретку. – Может, у тебя для города специальности нет?

– Почему нет? – обиделся парень. – Мне уже скоро тридцать. В типографии печатником работал.

– Один ты, без семьи? – не отставал Кеха.

– Один пока. Отцу до пенсии год остался. Пойдет на пенсию – ко мне переедет. Отец у меня лес любит, рыбалку.

– Женат?

– Нет еще.

– Ты этого пока не говори никому, – засмеялся Касьян. – Здешние девки проходу не дадут. Женихов тут в Беренчее мало.

Парень оказался разговорчивым. И сам расспрашивал о здешней охоте, о рыбалке, о деревне. Спрашивал, у кого можно остановиться на квартире.

– Ха, квартира! – удивился Иннокентий. – К любому заходи – не прогонят. Поживешь, осмотришься, потом выберешь хозяев по характеру. Я дом дострою – ко мне можешь приходить.

– По-доброму и мне надо дом строить.

– Дело, – соглашается Иннокентий.

За стеной проскрипели шаги. Глухо стукнула промороженная, в белых прожилках инея, дверь. На пороге – моложавый мужичок в меховой куртке, в высоких оленьих унтах.

– Управляющий, – шепнул приезжему парню Иннокентий.

– Здравствуйте, – поздоровался управляющий с приезжим. – Здравствуй, Касьян. С тобой, Иннокентий, мы виделись. Ты, Касьян, поди, пушнину принес сдавать? Так приемщик сейчас здесь будет.

– Не принес еще, но сдавать надо.

– Так давай неси.

– Я тогда сейчас, – Касьян нахлобучил шапку.

Он вернулся быстро, вывалил из чистого холщового мешка прямо на пол груду меха. Для Касьяна этот момент всегда вроде праздника. Он деланно небрежен к добытой пушнине, разговаривает тогда громко и совсем не об охоте, а о всяких пустяках. Касьян любит, чтобы в конторе в этот момент были люди – свидетели его охотничьей удачи.

– Можно? – приезжий парень протянул руку, взял темную шкурку соболя. Встряхнул, огладил осторожно.

– Знаешь, какого кряжа? – спросил его управляющий.

Парень отрицательно мотнул головой.

– Откуда?

– Баргузинского. Видишь, какой темный? Дорогой. А вот этот енисейского.

– И этот красивый.

– Соболь все ж таки.

– Еще неделю-другую хотел в тайге пробыть, – говорит Касьян, – да вот с Гришкой беда случилась.

– Я, Касьян, хочу спасибо тебе сказать, – управляющий произнес это серьезно, почти торжественно. – Опоздай еще немного привезти его в деревню – и, врачи говорят, каюк бы Гришке. И хорошо, что сюда привез, в Беренчей. В Чанинге бы ему тоже каюк пришел. А так – жив мужик остался.

– Я о рации тогда скучал. Позвонил бы: алло, и вертолет вот он, прилетел.

– Будут со временем и рации у нас.

– Будут, – Касьян недоволен, – когда еще будут.

– Это вы все один добыли? – приезжий тронул Касьяна за рукав.

– Другие больше добывают. – Но Касьян доволен. – Если приживешься у нас, могу тебя в следующий сезон с собою взять. Только пораньше об этом сообщи мне.

– Правда? – обрадовался парень.

– А чего не правда? Тайга большая, всем места хватит. И в зимовьях места хватит. Звать меня Касьяном. Запомни.

– А меня Петром.

– Вот и познакомились. При случае в Чанинге будешь – в гости заходи.

Так ты о моих словах не вспоминаешь? – спросил управляющий Касьяна. – Ну о том, чтоб переехать вам всей Чанингой сюда.

– Вспоминаю, – ответил Касьян и понял: он действительно думал о переезде и Иннокентия нашел, лишь бы еще раз убедиться, что переезд нужен.

– Так, значит, убедил я тебя, – расплылся в улыбке управляющий.

– Может, и ты убедил, – согласился Касьян.

– Я тут для вас, чанингцев, вырезку одну из газеты принес.

– Можно и прочитать, коли интересно.

Управляющий порылся в столе, достал неровно оборванную четвертушку газетного листа.

– Вот это особенно прочитай, – показал управляющий обведенное карандашом место.

«Давно уже, даже в самых медвежьих уголках нашего района, стали обычными радиоприемники, фотоаппараты, городская мебель. И процесс приобщения к благам цивилизации продолжается. Люди тянутся к поселкам, где есть клуб, школа, почта, оставляют малолюдные заимки. Рождается тип нового охотника, который по-прежнему любит тайгу, азарт охоты…»

Правильная заметка. Но Касьян знает: ни заметка, ни управляющий не могли бы убедить его в переезде до тех пор, пока не созрело решение в душе. А когда оно созрело? Быть может, когда решил Касьян везти Гришку не в Чапингу, а в Беренчей. Быть может, и в этот момент.

Всем интересен разговор между управляющим и Касьяном: и Иннокентию, и приезжему молодому парню Петру.

– Ты ведь, Касьян, для Чанинги как стопорное бревно в заломе. Ты переедешь, и все поедут.

– Ну уж, – говорит Касьян, – я держу! Ну переедем всей заимкой, а жить где будем?

– Это моя забота. На улице не оставим.

– Ты вот парня, Петра, посели вначале.

– И его поселим. Его-то проще всего – один.

Из конторы Касьян вышел вместе с Иннокентием.

– Чудной народ. Не сидит на месте, – говорит Касьян. – Из деревни в город бежит, из города к нам стремится. Не поймешь – кому что надо.

– Плохо разве, что к нам едут?

– Да разве я говорю – плохо? Только иной городской поживет, поживет, помучается без сноровки и опять уезжает. Были же такие случаи. А наши молодые ребята в городе по улицам штанами метут.

Кому-кому, а Иннокентию известно все это. Конечно, разве заменишь этим приезжим парнем сыновей Ивана, того самого Ивана, у которого он в дому живет? Сыновья Ивана начали охотиться с детства. И добрыми охотниками стали. Но вернулись из армии, отпромышляли по сезону, насытились тайгой и уехали. Оба уехали. На каких-то курсах теперь в городе учатся.

– Мой Мишка вернется.

Касьян поправил шапку, ощупал в кармане пачку денег.

Веселая сейчас для Касьяна улица, добрая. И нынче за белку, не в пример прошлому году, лучше заплатили. В два раза больше.

– Так ты серьезно решил переезжать? – спросил Иннокентий. Но Касьян не ответил.

Касьян возвращался домой. Еще три поворота реки, и будет видна раскинувшаяся на угоре, старая таежная Чанинга. Можно путь и сократить: махнуть прямо через некрутую редколесную горушку. Касьян еще сам не решил – каким путем идти, а Сивый уж повернул с реки. Хитрому коняге все тропы известны, а лучше всех – тропа домой.

Некрутая горушка, а, пока добрался до верха, ноги у Касьяна налились тяжестью, заныли. Дорога сегодня была дальняя, нелегкая. На перевале, откуда видна вся деревушка, Касьян приглядел короткий пень, сел покурить. Отдохнуть надо, да и чего спешить – привычное это дело – возвращаться из тайги домой.

С горушки вся Чанинга видна, вот она. Все восемь домов. Не прибавилось, не убавилось. Хотя – это видимость одна. Чанинга – пустая наполовину. Вон над берегом стоит заколоченный дом стариков Парамоновых. Уехали Парамоновы еще прошлой зимой. И не куда-нибудь, а сразу в город, к дочери. Плакали старики, говорили, в городе, видно, придется и помирать, а все ж таки за домом просили приглядывать. Хотя недолго стоять стариковскому дому. Летом речка смирная, а когда хлынут из тайги снеговые воды, река рушит берег, подбирается к постройкам. Еще весна-другая и – все.

Дальше к лесу стоит дом Иннокентия Чертовских. Давно пустой.

Дом Иннокентия смотрит из-за синего сугроба черными пустыми окнами, навевает тоску. Без хозяйских рук враз подкосился заплот, завалилась крыша стайки.

Чанинга – деревня маленькая. Никто ее и деревней-то теперь не называет – заимка. Восемь дворов. А жилых теперь – всего пять. Потому, что не вернулся из армии в самую крайнюю избу повидавший белый свет сын Ильи Сухого, Иван. А Сухому уже четвертый год идет, как замерз он по пьяному делу.

Сивый дергал повод, торопил, домой.

– Успеешь, лодырь, – громко и хрипло сказал Касьян.

А вон и его, Касьяна, дом. Не то чтобы очень хороший, но свой, уютный. Совсем недавно, минуту назад, над печной трубой не было дыма, а сейчас – дым. Видно, Катерина печь только что затопила. Касьян оглянулся: так и есть – собак не видно, уже домой убежали. И Катерина знает, что муж где-то рядом, на подходе, вот и затопила печь.

Но Касьян не спешит. Хорошо ему тут сидеть, усталому, почти на пороге дома и знать, что в этом доме его ждут.

Тем временем еще над одной трубой – в Тришкином дворе – дым затеплился, потянулся к небу. Тоже ждут мужика.

Касьян на минуту представил, что вот он так же, как и сейчас, идет с промысла и для Тришкиной бабы у него черная весть: дескать, не довез он тогда своего спарщика. Так же бы он сидел на пне, так же бы смотрел на свою Чанингу?

Так же бы, да только не так. Черным, должно, стал бы для него снег. А в деревню – хоть не показывайся.

Касьян поморщился, повел плечами, прогнал видение.