Брысь, крокодил! - Марина Вишневецкая

Еще два раза Артист меня поджидал: первый раз около школы, но я специально прошел к нему впритык и сделал вид, что его не заметил, а во второй раз он вообще сидел на ступенях моего подъезда. Я подошел, он встал. От него на километр разило сладким одеколоном и, видимо, на меня еще так подействовал этот запах, что я увидел его в нем, как в дымке, как рисуют людей художники-прерафаэлиты. И я с новой силой ощутил, что хочу его видеть всегда, ходить с ним по улицам или хотя бы только пусть в трубке слышать его голос. Я не помню точно, но у меня, видимо, встали в глазах слезы. Он снял с себя свой шейный платок, он всегда в нем ходил, и протянул его мне. Без единого слова. Я подумал, чтоб промокнуть им глаза. А он ни с того ни с сего мне подмигнул, хотя я видел, какая у него тяжесть на сердце, а подмигнул он из гордости, и ушел. Он, может быть, думал, что я буду его платок носить, но тут он просчитался. Несколько дней мне было сильно нехорошо от одного его запаха и вида, так что я подержал-подержал его под матрасом, а потом отнес на помойку.

Тот факт, что его мертвое голое тело нашли в общежитии, все исколотое ножом, меня застал на первом курсе техникума торговли (см. картину «Сон: гибель Артиста»). И та же наша девчонка из драмкружка мне сказала уже в открытую, что он был гомосек. «Шли по лесу дровосеки, оказались гомосеки», — она еще так сказала. И что у этого сорта публики превыше всего — ревность и месть. И тогда наконец все, чего я страшился чисто интуитивно, получило ясное подтверждение. И мне стало больно из-за того, с каким человеком я хотел дружить, из-за какого страшного человека загубил в девятом классе всю учебу, на почве выпивки связался с дурной компанией, много прогуливал, чем и похоронил свои мечты о юридическом институте. И когда после встречи с этой девчонкой я шел домой — шел через площадь перед гостиницей «Урал», которая выложена квадратными бетонными плитами, я не мог ее перейти, мне было страшно идти через поперечные линии. И я пошел в обход по улице Политпросвещения. Хотя по этой улице уже давно не ходил из-за огромной люминесцентной надписи «Молоко». Я понимал, что этого не может произойти, но я все равно боялся: а что если буква «о» отвалится? все-таки этих букв было три, что значительно увеличивало вероятность. И я побежал домой с выпрыгивающим из груди сердцем. И об этих симптомах в первый раз кому-либо рассказал. Это была, естественно, бабуся, работавшая тогда старшей медицинской сестрой в отделении терапии. И она сразу сказала: невроз! и его надо поскорее зафиксировать, потому что с этой болезнью не берут в армию. А то, что с ней не берут в юридический институт, она тогда от меня утаила.

Палата №9

Эта картина является собирательным портретом людей, которые лежали со мной в одной палате нашего городского психоневрологического диспансера. Исключением является только фигура Льва Ароновича Рейнблата, о чем будет сказано ниже. Стоящий на заднем фоне аквариум, висящая на стене марина (морской пейзаж), лежащее на тумбочке мужской палаты вязание — все это вместе с теплым колоритом и позами братски обнявшихся людей должно создать атмосферу доверия, заботы и понимания, созданную в отделении медперсоналом. Номер палаты (перевернутая цифра шесть) отсылает зрителя к одноименному рассказу Чехова и наводит на мысль о переменах в лучшую сторону, которые произошли в жизни общества при Советской власти.

Ваня Захаров (первый слева): страдал истерическими поносами. Доктор Ларионов объяснял их какими-то страхами, сидящими в пациенте скрытно, говорил, что Иван, как медведь, которого застали на пасеке: испускает зловонные потоки, желая тем самым отпугнуть своего преследователя. Отсюда некоторое сходство его крупной сутулой фигуры с медвежьей. Лечили медикаментозно и гипнотерапией. Как сложилась его дальнейшая судьба, неизвестно.

Виктор Ильич, по кличке Комаринский, доцент, лектор-международник (второй слева): то и дело непроизвольно касался кончика своего носа тыльной частью ладони или вдруг пытался локтем коснуться уха по типу нервного тика. Спустя много лет, когда муля уже заведовала клубом, я видел его в качестве ведущего кинолекторий (с разоблачением перед демонстрацией нового фильма американского образа жизни). Его нервная повадка как была, так и осталась при нем, хотя в целом немного смягчилась. Некоторая размазанность его взмывающей вверх правой руки как раз и передает данную симптоматику. Лечили гипнотерапией и творческим самовыражением (лепкой).

Третий слева — автопортрет художника. Перебинтованное ухо является перекличкой с широко известным автопортретом Винсента Ван Гога, а лихо загнутые усы, чуть вздыбленные брови и остановившийся взгляд отсылают искушенного зрителя к позднему автопортрету Михаила Врубеля и его трагической судьбе. Диагноз: невроз навязчивых состояний. Лечили медикаментозно, гипнотерапией и творческим самовыражением (рисунок, лепка, а затем, по причине особой одаренности, — живопись). В дальнейшем симптомы волнообразно возвращались и полностью исчезли только в последние год-полтора, когда занятия живописью не только возобновились, но и стали неотъемлемой частью моей жизни.

Четвертый слева: Лев Аронович Рейнблат, лежал не со мной, а пятнадцать лет спустя после моей выписки. Попал в стационар в восемьдесят восьмом году: спасаясь от органов правосудия, симулировал маниакально-депрессивный психоз. Оттого-то фигура его расположена особняком, сидящей на краю панцирной кровати, а наголо остриженная голова и махровый халат в крупную клетку наводят на мысль о том, что по заслугам ему бы пребывать в заключении совсем иного свойства. Рейнблат занимал должность начальника отдела сбыта на мясо-молочном комбинате, в этом отделе под его руководством я проработал с восемьдесят пятого по восемьдесят восьмой год. Л.А.Рейнблат занимался левым сбытом мясо-молочной продукции, на что из прирожденного чувства справедливости я долго смотреть не мог. Однако, чтобы разоблачить расхитителя, в течение нескольких лет был вынужден, как жук-палочник, выжидать, занимаясь мимикрией. Пока наконец мне не удалось свести его с моей бывшей женой Любой (на тот момент времени работавшей замдиректора центрального гастронома) и по липовым накладным уговорить его отправить ей партию колбасы по завышенным ценам (на профессиональном языке: осуществить пересортицу). Копии липовых накладных, сданные мной в ОБХСС (при переводе на английский — в ревизионно-контрольные органы), сыграли свою решающую роль как в судьбе Л.А.Рейнблата, так и в жизни моей бывшей жены, на тот момент времени глубоко погрязшей в хищениях.

Валера Починков (пятый слева), ученик десятого класса, пытавшийся покончить с собой после факта его изнасилования двумя собутыльниками отца. Лечение медикаментозное, гипнотерапия и долгие беседы с доктором Ларионовым. Мои первые карандашные портреты (к сожалению, до настоящего времени не сохранившиеся) еще более убедительно отражали удлиненные пропорции, большие голубые глаза и нежную душу этого юноши, которого пьяный отец таким зверским образом пытался наказать за непочтительное к себе отношение. В дальнейшем эта поразившая меня история неотъемлемо вошла в мои сны (а доктор Ларионов во время бесед со мной ошибочно предположил, что и в навязчивые фантазии тоже, отнюдь нет! это были никакие не фантазии, а сущие, форменные кошмары), что стало мешать собственному моему излечению, и меня перевели в другую палату. Полностью здорового и румяного, я встретил В.Починкова спустя шесть или семь лет в форме лейтенанта Советской армии с красивой молодой женой и ребенком в коляске.

Федор по кличке ЧерноеМореСвященныйБайкал (крайний справа), страдал энурезом: сначала в дошкольном возрасте, а затем — начиная с тридцати одного года, как считал доктор Ларионов, на почве невозможности осуществлять половую жизнь. С женой и тремя детьми Федор проживал в комнате тринадцать квадратных метров, и жена, ссылаясь на чуткий детский сон, регулярно отказывалась вступать с ним в супружескую связь. Лечение медикаментозное, а после ухода докторов — тайные встречи с ночными сестрами, сиделками и больными женщинами из других отделений. Излечение на момент выписки полное. Дальнейшая судьба неизвестна.

Афины. На семи ветрах

Эту дорогую моему сердцу картину если и продам, то только за очень большие деньги (не менее 300 у.е.), в которых сейчас сильно нуждаюсь, прежде всего на лекарства отцу от болезни паркинсона, но также и на приобретение красок. Несмотря на не слишком большой размер (сто пятьдесят на сто десять см), я работал над этим полотном в течение нескольких лет, стремясь, чтобы копии были достойны оригинала.

В центре картины в виде древнегреческого метателя копья изображен Толя Маленький в возрасте пятнадцати с половиной лет. Наличие шейного платка, который Толик никогда не носил, большие голубые глаза, в то время как на самом деле они у него небольшие, темно-карие, и то, что на портрете я немного вытянул пропорции его тела, — все это призвано выразить нежность и артистизм его юной души.