Римский орел - Саймон Скэрроу

Эта мысль несколько развеяла мрачность Макрона, xотя он и сознавал всю невозможность ее воплощения в жизнь. Хлыщ какникак был корешком самого императора, такого не урезонишь. Что бы он, на хрен, ни выкинул, ты знай молчи и терпи. Правда, Катон не молчит, он рос во дворце, ему все приколы по барабану. Он их выслушивает, улыбаясь, и сам не лезет за словом в карман. А вот Макрон взял за правило не приближаться в дороге к носилкам, хотя другой на его месте так и терся бы около них. Он даже на привалах теперь демонстрировал свою занятость, тщательно проверяя солдатское снаряжение. Легионеры, похоже, воспринимали эти порывы дисциплинарного рвения с пониманием и лишь пожимали плечами, когда их центурион в десятый раз принимался деловито подтягивать ничуть не ослабшие пряжки и ремешки.

К исходу третьих суток пути Макрон подсчитал, что, встав до рассвета, прибавив шагу и увеличив длительность перехода, центурия может уже к завтрашней ночи оказаться в Гесориакуме, то есть днем раньше, чем предполагалось.

— Очень хорошо, центурион, — одобрительно кивнул Нарцисс. — Прибытие в темноте привлечет к нам меньше внимания, что в существующих обстоятельствах просто подарок.

Катон и Макрон переглянулись. Пресловутые существующие обстоятельства до сих пор оставались для них загадкой, ибо Нарцисс за все три дня их совместного пребывания так и не удосужился пояснить, что он имеет в виду, а Макрон был слишком хорошим солдатом, чтобы пускаться в лобовые расспросы. Вот и теперь он смолчал, но, решив применить более тонкую тактику, поднял кувшин и с вымученной улыбкой спросил:

— Не угодно ли еще вина?

На сей раз переглянулись Катон и Нарцисс. Нарцисс рассмеялся.

— Да, пожалуй, центурион. Я не прочь выпить за хорошую новость. Но боюсь, этого все же не хватит, чтобы развязать мне язык.

Краску, залившую лицо хитреца, не могли скрыть даже красноватые отблески пламени.

Ночи все еще были прохладными, а потому жар костра и горячая пища воспринимались с особенным удовольствием. Центурию снабдили в дорогу лучшими съестными припасами из тех, что имелись у легионного интенданта. Правда, серебряные тарелки, в которых аппетитно дымилась густая похлебка из оленины, принадлежали Нарциссу, так же как и серебряные кубки, вынутые из недр его сундуков. Макрон умял двойную порцию варева и облизал губы, прежде чем вытереть их тыльной стороной волосатой руки, затем опрокинул в глотку остатки вина и снова наполнил свой кубок.

— Приятно видеть человека, столь увлеченно расправляющегося с едой, — заметил Нарцисс. — Даже если она груба и приготовлена в спешке. Должен сказать, что, деля с вами тяготы путешествия по необжитой, необустроенной Галлии, я едва ли не начинаю чувствовать себя одним из вас.

— Необустроенной Галлии? — поднял брови Макрон. — А что в ней такого необустроенного?

— А разве, проходя через Дурокорторум, ты заметил там хоть один театр или цирк? Разве на нашем пути попадались большие поместья? Изысканные виллы, приятные, разграфленные виноградниками ландшафты? Единственное, что я видел, — это кучки бессистемно разбросанных сельских усадеб да несколько захудалых таверн.

— Ну, ничего такого уж захудалого в этих тавернах нет, — возразил Макрон. Задиристо и с некоторой обидой.

— В тавернах, как таковых, возможно, и нет. Но посмотри на то, что там подают. На это ужасное пойло. Оно не годится даже для добавки в салат.

— Однако ты его пьешь.

— Только по жесточайшей необходимости, испытывая страдания. Пью и прихожу к выводу, что лучше уж занимать рот чемто другим. Хотя бы пустой болтовней, не навлекая беды на желудок.

— Но кто же мешает тебе наполнить болтовню смыслом? — усмехнулся Катон. — Например, рассказав нам, что гонит в Гесориакум такого человека, как ты. Не за тем ведь, чтобы проследить за ходом вторжения, планы которого наверняка были разработаны, сверены и согласованы не один месяц назад. Чтото пошло не так, да?

Нарцисс внимательно посмотрел на него.

— Да. Но что — не скажу. Это слишком серьезно. Добавлю одно, на карту поставлено все. И потому вы должны довезти меня живым и здоровым. Мне есть что шепнуть военачальнику Плавтию. Если со мной чтото случится, вторжение, скорее всего, так и не состоится, а если оно не состоится, то мы в скором времени останемся без императора.

Увидев в глазах лицах собеседников недоверие, Нарцисс покачал головой. Половина лица его была на свету, половина — в тени, что делало его облик зловещим.

— Империи угрожает опасность, и гораздо большая, чем когдалибо, а в сенате засели глупцы, воображающие, будто они в состоянии выправить положение. Они убеждены, что помехой тому только Клавдий, считая его человеком жестоким и недалеким. — Он усмехнулся. — Последнее не лишено оснований. Я даже готов допустить, что это именно так. Но он единственный император, который у нас есть, и, если его отторгнуть, династия ЮлиевКлавдиев может пресечься.

— Я слышал, что некоторые люди не видят в этой перспективе ничего дурного, — заметил Катон.

— И что потом? — с живостью спросил Нарцисс. — Снова республика? А какая нам будет от этого польза? Возврат к тем дням, когда борьба партий в сенате, выплескиваясь на улицы, оборачивается разгулом насилия? Новые гражданские войны, раздирающие на части весь цивилизованный мир? Если почитать пропитанные ханжеством труды республиканских историков, можно подумать, будто времена Суллы, Юлия Цезаря, Марка Антония и впрямь знаменовали собой золотой период в жизни нашей многострадальной страны, но это не так. Позвольте напомнить, что эти «герои» вошли в историю по телам трех поколений своих соотечественников. Нам нужны императоры, нам необходима стабильность, мы, римляне, нуждаемся в сильной власти, объединяющей государство, и ни в чем другом.

— Мы, римляне?

— Ну хорошо, вольноотпущенники и римляне, — покривился Нарцисс. — Я признаю, что моя судьба тесно связана с судьбой Клавдия. И что без его покровительства меня давно разорвала бы в клочья беснующаяся толпа. Но разве дело во мне? Моя гибель явилась бы только началом событий, чреватых самыми пагубными последствиями для всех, включая и вас.

— Мне все равно, кто у власти, — не преминул заметить Макрон. — Я просто солдат. Армия никуда не денется, а для меня это главное.

— Может быть. Но какой эта армия будет? Если Клавдий падет, войны все рано останутся войнами, и спрос на твое ремесло сохранится, только вот воевать тебе придется уже не против варваров, а против своих же сограждан. Таких же, как ты, как твой оптион. Подумай, готов ли ты всадить в него меч? Ведь он, похоже, считает тебя своим другом. Подумай об этом и восславь императора, центурион.