Столыпин - Аркадий Савеличев

Ну, можно и с пола, если глаз в полутьме достает. Электричество-то даже для царей еще дорого – малюсенькие, дежурные лампочки от сквозняков пошатываются.

Все равно – зри на своих предков!

Анфилады, освещенные редкими дежурными лампочками. В самом деле, для кого палить дорогое электричество? В полную меру оно освещает только жилые комнаты, а много ли их? Больше десятка не требуется даже для такой большой семьи. Такова нынче жизнь. Судари-государи.

Петр, само собой – Великий?

Екатерина – тоже Великая?..

Павел?..

Александр?..

Один, другой, третий?..

Столыпин остановился все-таки у первого. Что-то родственное кольнуло душу. Никакого отношения к императорской семье это не имело. Тот, троюродный, Александр был адъютантом Суворова, а вот его брат Аркадий, тоже в троюродном родстве, оказался сподвижником и другом великого и наивного Сперанского. Где ж он?.. Портрета Сперанского в галереях не оказалось. Русские правители давали своим лучшим людям ровно столько свободы, чтобы показать: вот, мол, мы!.. А потом отбрасывали их в сторону царской ногой. Сперанский и его сподвижники стали невольными провокаторами в среде нарождающихся декабристов. Они распалили конституционные искры, а дальше что?.. Сперанского потом сунули в следственную комиссию, чтобы он плакал при допросах своих политических воспитанников. Аркадию Столыпину предоставили право спиваться в помещичьем захолустье…

Неужели то судьба всех реформаторов?..

Император Александр столь же легко отказался от реформ, сколь легко их начал. Разве Николай крепче духом, чем его царственный предок?

Тускло светили дежурные лампочки. Да и зачем здесь яркие люстры? Для одиночных часовых? Для одиночно вышагивающего премьера, по сути, заключенного?

Он только что вышел из детской спальни, превращенной в спальню семейную. Наташа не могла оставаться одна, даже в присутствии нянюшек и гувернанток. Мама-Оля неизменно спала рядом. В дочкиной голове плутали самые черные мысли. Не дальше получаса отец слышал ее вопрос:

– Милый папа. Зачем мне жить? Кому я нужна?..

Это была одна из причин, по которой Ольга спала в кровати с великовозрастной дочкой, баюкая ее культяшку и другую, тоже несчастную ножонку.

Часть шестая Не запугаете!

I

Исторический указ, освободивший крестьян от общины, был опубликован спустя всего четыре месяца после прихода Столыпина к власти. Неслыханное и пророческое влияние на царя! Если принять во внимание, что в это же время начиналось и влияние с другого боку. История как бы в насмешку подсунула «под руки» не только царю, но и премьеру отнюдь не такого уж «старца» – Распутина. Но до прямого столкновения этих троих – царя, помещика и крестьянина – было еще далеко. Не на такое крестьянство нацеливал все свои усилия неукротимый реформатор. Да и царь только слыхом слыхал о хожалом проповеднике. Власть была еще не сломлена; доверие к крестьянской реформе крепло. Царь даже поторапливал:

– Петр Аркадьевич, что у нас на очереди?

У нас!

Столыпин мог только временами вспоминать, как цари разделываются с реформаторами, которые забегают поперек батьки. Сперанский?.. Хм… Родной братец Елизаветушки Арсеньевой – да полно, хватило ли ума троюродного братца Аркадия Алексеевича Столыпина?..

Рассуждать о перипетиях рода Столыпиных Петр Аркадьевич мог лишь в ночные часы, бродя по прогулочному карнизу Зимнего дворца и доверительно заглядывая в каменные очи Черного рыцаря. Днем ему все-таки следовало быть у царя, при тайном наезде в закрытой карете или в новомодном автомобиле.

Николай II не удерживался от вопроса:

– Пренебрегаете безопасностью, Петр Аркадьевич?

– Ваше величество, дела!

Дела делались, конечно, не в царских апартаментах, но именно там утверждались. Он взял за правило: ставить Николая II уже пред свершившимся фактом. Как бы само собой разумеющееся его деяние.

– Паспорта… Неужели это так важно?

– Важно, ваше величество. Паспорт облегчит выход из общины. Мы будем иметь дело с независимым человеком. Легче войдет в сознание ваших подданных и сам основной указ. Зачем независимому человеку круговая порука? Община то есть. Мне, например? Барону Фредериксу? Смею сказать, и вашему величеству?..

– Гм… Петр Аркадьевич… Смелые у вас, однако, сопоставления!

– У вас учусь, ваше величество. Кто из прежних государей решился бы на такое?..

Александр-Освободитель освободил крестьянина от крепостной зависимости… и оставил не менее жестокую зависимость – от круговой поруки…

– Но с этим мы уже решили?

Решили, да не совсем. Разговор о паспортах проходил накануне исторического указа, как бы в его тени. Столыпин подгонял одно под другое, чтобы не раздражать государя мелочностью своих напоминаний. Дневные прожекты созревали у подножия Черного рыцаря, во время ночных бдений. Иногда они долго стояли вот так, на пару. Он, как и этот каменно застывший Рыцарь, становился охранителем Петербурга, да что там – всей России! Какое-то подспудное чутье подсказывало: доверие государей не вечно!.. Значит, торопись…

При следующем посещении на привычный уже вопрос «Ну, что там у нас?» следовал ответ:

– Крестьянский банк, ваше величество. Именно он возьмет на себя скупку помещичьих земель и продажу земельных участков. По льготной цене. В многолетний кредит.

– А не разворуют?..

– Под государевым оком не посмеют, ваше величество.

– Под вашим оком, – поправлял Николай II.

Что и требовалось. Соглашался охотно:

– Да, под мою полную ответственность, ваше величество. А чтобы подкрепить ее, следует…

Дальше следовали высочайшие узаконенные правила:

– земля не может перепродаваться помещикам;

– не может продаваться даже крестьянским обществам;

– только в личную собственность крестьянину!

– Да, но хватит ли землицы?

Столыпин был готов к такому вопросу:

– Напомню вашему величеству: в Крестьянский банк передается большинство удельных земель и степных угодий, целинных залежей, также земли Алтайского округа – они обращаются для устройства переселенцев, а также…

Он замялся, не решаясь напомнить уже обговоренное. Николай II самолично напомнил:

– Вы забыли, Петр Аркадьевич, про владения царской семьи. Ведь мы уже договорились, что они будут значительно уменьшены. В пользу переселенцев.

У Столыпина хватило ума пошутить:

– Проводя земельную реформу, мы, в отличие от социалистов, не забываем о незыблемости частной собственности. Разве царская семья – исключение, ваше величество?

– Не более чем ваша исключительность, Петр Аркадьевич, – с удовольствием видя, что поймал на слове, открыто засмеялся Николай II. – Наши ретивые сыщики, еще до вашего переезда в Петербург доносили: саратовский губернатор вопреки царским указам самолично передает свои земли крестьянам… Разве я осуждал или карал за это?

Тон разговора был как нельзя лучше. Столыпин позволил себе:

– Премьер-министр тоже не станет карать, ваше величество!

– Вот и прекрасно. А сам-то ваш хваленый банк – не обмишурит крестьянина?

Этот вопрос был далек от шутливости.

– Банк выгоду свою получит на помещичьих процентах. Что касается крестьянской ссуды, то она доведена уже до 90–95 процентов. Более никак нельзя, ваше величество.

– Да более и не требуется. Дай Господь и так!..

Это надо было видеть: самодержец и главный российский помещик крестятся во славу крестьянской ссуды!

II

Медленно, со скрипом, но крестьянская жизнь в губерниях стала налаживаться. Бунтовать надоело. Не лучше ли взять земельный надел да заняться порушенным в замятне хозяйством?

Крестьянин, конечно, не читал ни социалистических, ни эсеровских газет – коль они залетали, на цигарки пускал, – но вожди и читали, и пописывали, сидя в парижских кафе, встревоженные статьи.

Борис Савинков, из врожденного дворянского неприятия бросавший в камин всякую писанину, на этот раз с удовольствием расхохотался:

– А ведь прав этот сукин сын Ульянов!

Язвительный смех вызвала проповедь большевистского лидера, где тот с ужасом признавался:

«Что, если столыпинская политика продержится действительно долго?.. Тогда добросовестные марксисты прямо и открыто выкинут вовсе всякую «аграрную программу»… ибо после «решения» аграрного вопроса в столыпинском духе никакой революции, способной изменить экономические условия жизни крестьянских масс, быть не может».

Так он припечатал не только себя, но и эсера Савинкова, который ничего против мужика не имел, наоборот, как всякий эсер, защищал его.

Отсмеявшись, Савинков поинтересовался:

– Наша БО жива или уже сдохла? На Аптекарском острове угрохали тридцать ни в чем не повинных людишек – и все?!

Не в бровь, а в глаз. Сподвижники в новом лесном отеле за новым шикарным столом не кваском пробавлялись.

– Мне самому, что ли?

Дальше Финляндии, из Парижа, он не мог совать носа. Всего несколько месяцев назад спасся от виселицы, а смертного приговора и новый министр внутренних дел не отменял.