Кинжал и яд - Жюльетта Бенцони

Генриетта сложила ладони и потупила взгляд с прекрасно разыгранным смятением.

— Я всеми силами пыталась уговорить их отказаться от этих требований, но они даже не стали слушать…

— Никогда еще я не сталкивался с подобной наглостью!

Генриетта медленно приблизилась к королю. Обвив его шею руками, она склонила белокурую головку ему на плечо так, чтобы он мог ощутить запах ее духов.

— Это пустая формальность, сир, но мои родные так дорожат подобными вещами… Вы должны уступить им, если любите меня по-настоящему, и тогда я смогу исполнить все ваши желания. Иначе меня отправят в монастырь… и мы никогда больше не увидимся!

Генрих так сильно желал ее, что потерял голову и обещал дать ей все, что она захочет… но покинул замок, не получив ничего, кроме поцелуев. Красавица твердо решила не сдаваться, пока не будет держать в руках этот странный договор. Перед расставанием они еще немного поспорили на сей счет. Король привел последний аргумент, заявив, что не может рисковать судьбой династии, если брак окажется бесплодным. В результате было решено, что обязательство вступит в силу лишь в том случае, если Генриетта понесет дитя в течение полугода и подарит короне наследника мужского пола в 1600 году. Лишь после этого влюбленные нежно простились.

Генрих IV не принадлежал к тому типу государей, которые советуются с министрами за столом заседаний. Он всегда обсуждал дела на ходу, прогуливаясь летом по саду, а зимой — по галереям Лувра: этому охотнику на горных медведей и серн было необходимо двигаться. Вот почему в это прохладное утро середины октября он увлек Рони на большую галерею и показал бумагу, которую намеревался отослать в Мальзерб. Это было пресловутое обязательство жениться, составленное по всей форме и скрепленное подписью Генриха: если Генриетта д'Антраг подарит королевству дофина в 1600 году, она станет королевой Франции.

Максимилиан де Рони, как всегда, добросовестно и тщательно изучил бумагу, затем еще раз перечитал ее, но ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Ну? — нетерпеливо спросил Генрих. — Что вы на это скажете?

Рони кашлянул, чтобы прочистить горло, потом с улыбкой взглянул на своего повелителя.

— Обещайте мне, сир, что вы не будете сердиться на то, что я скажу или сделаю.

— Обещаю! Говорите же, друг мой!

— Вот самое лучшее, что можно с этим сделать, — спокойно произнес Рони — и с той же великой тщательностью разорвал бумагу на мелкие кусочки.

Ошеломленный король молча посмотрел на своего советника, а затем на клочки белой бумаги, которые уже подхватил ветер и закружил над галереей.

— Для людей подобного сорта, — спокойно произнес Рони, — для заговорщиков и авантюристов достаточно и того, что они вознамерились подложить свою девку в постель французского короля. Но возводить ее на престол, сир, это уж слишком! Ваш народ никогда не примет шлюху в качестве королевы!

Генрих IV побагровел от гнева, однако ничего не сказал. Резко повернувшись на каблуках и не удостоив Рони ни единым словом, он заложил руки за спину и широкими шагами направился в свои покои… где аккуратно восстановил текст опасного обязательства, которое тут же отослал Франсуа д'Антрагу.

Получив послание, тот, как и следовало ожидать, пришел в бурный восторг.

— Дочь моя! — вскричал он. — Отныне вы королева Франции! Надеюсь, вы не забудете свою родню и сделаете меня по меньшей мере первым министром. Мне всегда нравилось заниматься финансовыми делами!

На следующий день король навестил прекрасную Генриетту и познал наконец желанное счастье. Он был опьянен, покорен, одурманен… Не в силах более обходиться без той, которую называл «своей голубкой», король потребовал, чтобы она приехала в Париж и поселилась во дворце Ларшан, преподнесенном ей в дар и обставленном с неслыханной роскошью.

Вскоре он уже наслаждался счастьем, а Генриетта между тем предавалась горделивым мечтам: год еще не завершился, а она уже была беременна.

Это известие обрадовало далеко не всех, и Рони не стал скрывать от короля своих мыслей на сей счет.

— Эта шуточка изрядно затянулась, сир! — жестко сказал он. — Народ хохочет, знать усмехается, и никто не желает признавать эту поддельную королеву, которую вы хотите нам навязать.

— Я дал обязательство, — мрачно возразил король.

— Что дано, то может быть отобрано! Тосканский двор сообщает нам, что готов вести переговоры о вашем браке с Марией Медичи. Мы не можем с этим тянуть.

— А я не могу жениться на двух женщинах разом!

— Вы должны жениться на принцессе! В конце концов, у вас есть обязательства перед Францией. Вы даровали ей мир и процветание, но теперь готовы поставить под удар судьбу династии из-за какой-то потаскухи!

— Рони, я приказываю тебе замолчать!

— Нет, сир, я не буду молчать! Эта женщина завлекла вас самым гнусным образом. И по подсказке своей родни, я уверен в этом. По отношению к таким людям никаких обязательств не может быть. Да и вы, насколько я понимаю, уже получили от этой девки все, что вам было нужно.

— Рони, я дворянин! Я обязан сдержать слово.

— А я ваш министр и ваш друг. И обязан защищать вас от вас же самого. Я немедленно извещу Тосканский двор о нашем согласии. Вот увидите, сир, год не закончится, как у нас будет королева — а у вас очень богатая жена! Быть может, она даже и красива…

Когда слух о тосканском браке достиг ушей Генриетты, она обезумела от ярости и устроила королю бурную сцену. В эти минуты молодая женщина, уже заметно отяжелевшая и расплывшаяся, выглядела почти уродливой.

— Вы что же, думаете, я задаром отдалась вам? — неосторожно бросила она. — Или по великой любви? Посмотрите на себя и на меня! Я молода и красива, а вы просто безобразный старик… и от вас воняет, как от падали!

Шутки по поводу довольно сильного запаха, постоянно исходившего от короля, были настолько для него привычными, что он обычно не обижался и даже сам прохаживался на сей счет, утверждая, что подданные должны «чуять» монарха издали. Но на сей раз он был задет всерьез и покинул взбешенную Генриетту, предоставив ее самой себе.

Для начала она устроила разгром в спальне, затем велела паковать вещи и отбыла в Мальзерб, поклявшись никогда не возвращаться, если король не бросится за прощением к ее ногам.

— Он это непременно сделает, как только опомнится, — заявила Генриетта матери. — Он не может жить без меня!

Однако на сей раз она ошиблась. Король не приехал. Вместо этого от него пришло послание.

«Мадемуазель, — писал Генрих, — любовь, почести и благодеяния, которыми я осыпал вас, могли бы возвысить самую низкую душу, если бы в ней, как в вашей, не обитало первородное зло. Хотя вас следовало бы