Великая ложь нашего времени - Константин Победоносцев

2. Сегодня я слышал, что Ваше Величество изволите переехать нынешним вечером в Петровский дворец и уже не вернетесь в Москву, но прямо поедете на Николаевскую дорогу, и притом не 29-го, как было объявлено в расписании, а завтра же, т. е. 28-го числа вечером.

Народ, которому не объявлено об этом изменении, будет очень смущен и огорчен, когда узнает утром 29 числа, что царя нет уже в Москве.

Если к моей должности принадлежало попечение об этом предмете, мне казалось бы всего проще и всего лучше: Вашему Величеству, после всех празднеств, отдохнуть день или два в совершенном спокойствии, в виду Москвы, в Нескучном, и потом прямо оттуда по Калужской улице, через Кремль и Мясницкую ехать на станцию Николаевской дороги. Это было бы радостное и спокойное прощание с Москвою и народом.

Но я не смею настаивать на этом предмете, ибо лица, до коих он прямо относится, могут видеть особливые причины действовать так, а не иначе.

Во всяком случае однако осмеливаюсь доложить, что если Вашему Величеству благоугодно выехать сегодня из Москвы окончательно, то не изволите ли на пути в Петровский дворец остановиться у Иверской часовни и зайти туда. Это и для народа может послужить некоторым знаком прощания с Москвою.

Константин Победоносцев

27 мая 1883

Смею обратить внимание Вашего Императорского Величества на прилагаемое письмо Рачинского. Это один из бесчисленных воплей, раздающихся теперь повсюду, изо всех концов России. Во время коронации особенно слышался этот всенародный зов к правительству об исцелении этой ужасной язвы, разъедающей народ, — об освобождении от кабака, перед всесильною властью коего бессилен народ, бесплодны и отдельные усилия лиц, вступающих в борьбу с кабаком и кабатчиками.

Рачинскому, живущему безвыездно в деревне, посреди народа, виднее чем кому-либо все это зло. Он успел сделать у себя многое, привлекая и детей, и отцов крестьян, и местное духовенство к союзу трезвости: но все эти усилия разбиваются о кабачную силу.

Кабак есть главный у нас источник преступлений и всякого разврата умственного и нравственного, — и действие его невообразимо ужасно в темной крестьянской и рабочей среде, где ничего нельзя противопоставить его влиянию, где жизнь пуста и господствуют одни материальные интересы насущного хлеба. Кабак высасывает из народа все здоровые соки и распространяет повсюду голое нищенство и болезнь. Необъятная Россия состоит из пустынь, но нет такой пустыни, нет глухого уголка, где бы не завелись во множестве кабаки и не играли бы первенствующей роли в народной жизни. И чем дальше, тем хуже. Уничтожение кабака есть решительно первая потребность, есть необходимая мера для спасения России. Борьба внешними мерами против нигилизма не будет иметь успеха, покуда стоит в нынешней силе кабак, и Рачинский говорит совершенно справедливо, что кабаки — главный проводник нигилистических теорий в народ, то есть постепенное развращение той единственной здоровой среды, в коей хранятся зиждущие инстинкты и зиждительные начала народной и государственной жизни.

Это первая потребность. Наряду с нею другая. Чтобы спасти и поднять народ, необходимо дать ему школу, которая просвещала бы и воспитывала бы его в истинном духе, в простоте мысли, не отрывая его от той среды, где совершается жизнь его и деятельность. Об этом великом деле я не перестаю думать, в согласии с И. Д. Деляновым. В эту минуту окончено уже составление положения о церковноприходских школах. Но когда оно станет приводиться в действие, необходимо будет обратиться за помощью к госуд. казначейству. Бог знает, будет ли успех в этом ходатайстве, но деньги, сюда положенные, конечно, будут много плодотворнее тех миллионов, которые назначаются на многие ученые учреждения.

Нельзя достаточно оценить всю громадную важность этого предмета, и он достоин усиленного внимания Вашего Величества. Здесь, можно сказать, самые ключи будущего благосостояния России. Вот почему обращаюсь к Вашему Величеству с усерднейшею просьбой. Знаю, как дорого время Ваше, но, если осуществится мысль о поездке Вашей в Данию, благоволите взять с собою прилагаемую книжку (которая, если не ошибаюсь, была уже раз мною представлена) и прочтите ее. Я уверен, что, начав читать, Вы не оторветесь от нее до конца, — так она живо написана, так дышит действительною истиной и касается такого важного для России предмета. Я велел напечатать ее в большом количестве и распространяю повсюду, для возбуждения людей к доброй деятельности.

Вот первые, главные народные потребности настоящей минуты. А наряду с ними другие, столь же существенные и которые тоже не ждут. В связи с кабаком — местное крестьянское управление или самоуправление до того расстроено, что повсюду иссякает правда. Власти, разумно действующей, нет, слабые не находят защиты от сильных, а силу захватили в свои руки местные капиталисты, то есть деревенские кулаки-крестьяне и купцы, кабатчики и сельские чиновники, то есть невежественные и развратные волостные писаря. Необходимо водворить здесь порядок, но боюсь, что едва ли водворят его проекты, сочиняемые в Кахановской комиссии.

Наконец, суд— такое великое и страшное дело — суд, первое орудие государственной власти, ложно поставленный учреждениями, ложно направленными, — суд в расстройстве и бессилии. Вместо упрощения он усложнился и скоро уже станет недоступен никому, кроме богатых и искусных в казуистической формалистике.

Но уже пора мне и кончить. Прошу извинения за то, что утруждаю Ваше Величество; но дело так важно, что я не утерпел написать несколько слов по поводу письма Рачинского, которое вновь возбудило мысль мою и заботу.

Константин Победоносцев

Ораниенбаум. 30 июля 1883

В предупреждение неверных слухов, которые могли бы дойти до Вашего Императорского Величества, спешу доложить о том, что происходило сегодня в заседании комитета министров.

Докладывалось в присутствии великого кн. Михаила Николаевича дело, им первоначально возбужденное, об учреждении в Тифлисе правительством и на счет государствен. казначейства закрытого училища для женщин мусульманок. Дело это было внесено в комитет по Высочайшему повелению, вследствие разногласия у И. Д. Делянова с кн. Дондуковым и великим князем.

Я принужден был по совести, согласно с Деляновым, возражать против предположенного учреждения. Самая задача его, по мнению моему, поставлена неверно, и правительство поставило бы себя по этому учреждению в ложное положение, обязываясь на казенный счет воспитывать мусульманок в духе мусульманской религии и наблюдать за исполнением ими мусульманских обрядов. Уверяли, что некоторые из знатных мусульман в Тифлисе желают дать своим дочерям европейское образование; и если б они сами составили план и захотели устроить заведение на свой счет, с надзором только от правительства, — можно было бы только радоваться. Но когда само правительство русское берет на себя это дело и роль, так сказать, блюстителя за воспитанием в строго мусульманском законе, — положение становится фальшивым. Русская начальница, по указаниям шейх-уль-ислама и муфтия, заседающих в попечительном совете, должна наблюдать, чтоб девиц учили догматам о многоженстве и о магометовом рае. Это положение невозможное. Вот что старался я доказать, и затем, согласно с министром финансов, утверждал, что странно на такое дело расходовать из казны 40 т. р., когда казна должна отказывать за неимением средств в удовлетворении самых существенных и неотложных нужд коренного русского населения, когда в 17 епархиях духовенство ниществует и остается без жалованья, когда нет денег на школы грамотности для крестьян. Затем я указал, что на самом Кавказе есть вопиющие нужды, на которые нет денег. Грузины невежественны, духовенство живет в невежестве и нищенстве, и не на что обучать его. Я указал, что в Озургетах в духовном училище 700 грузинских детей живут, как звери в саклях без окон, ходят полунагие зимою и готовят уроки при свете костров, у коих греются: денег нет, чтоб устроить для них помещение. Я помянул, что прежде хоть общество распространения православия за Кавказом расходовало 63.000 руб. на пособие причтам; но теперь оно впало в несостоятельность и ничего не дает.

Тут прервал меня великий князь: мне в голову не пришло, что это общество, во время управления его расстроившее дела свои, составляет чувствительную струну его. Он встал с места и объявил Рейтерну, что не может оставаться, так как сказанное мною составляет критику на его администрацию.

Реитерн стал успокаивать его, и он опять сел, а я изъявил свое удивление, в чем его Высочеству угодно было усмотреть критику его администрации, до коей я ни единым словом не касался, а хотел только показать, какие есть на Кавказе нужды, несравненно серьезнее и основательнее, чем учреждение мусульманского женского училища на счет государственный.