Левиафан. Черное Солнце - Алексей Фролов

словами Страж рванулся к Гифу быстрее мысли, но тот каким-то чудом успел выпустить ему навстречу свою темную мощь. Все утонуло в оглушительном грохоте и резанувшей по глазам вспышке внемирового света.

Когда зрение Мидаса восстановилось, а Карн пришел в себя после ментального оглушения, рядом с ними никого не было. Ни Гифу, ни Стража. А потом лестница, на которой они стояли, вновь задрожала и стала обваливаться в пустоту.

– Похоже, выбора нам не оставили, – в голосе Карна звучала тревога, его ментальное зрение вновь начало сбоить.

– А теперь он нам и не нужен! – парировал Мидас. – Вперед, скорее!

Они слетели по лестнице, будто две стрелы, выпущенные умелым воином из длинного английского лука. И сами не заметили, как оказались в беспросветной темноте, в которой не было ни верха, ни низа. Затем друзья ощутили под ногами твердую поверхность и чувство реальности начало мало-помалу возвращаться к ним, когда вокруг разлился свет Черного Солнца. И хотя свет этот распространяли вовсе не фотоны, он насыщал пространство энергией, которой не даст и тысяча солнц мира смертных!

– Карн? – вопрос прозвучал одновременно со всех сторон. Парень тяжело задышал и почувствовал на своих щеках слезы. Слезы?.. Он рывком сдернул с глаз повязку и понял, что видит! Не только истинным, но и физическим зрением!

– Мидас? – звук голоса, который фригийский царь не слышал тысячи лет, заставил его широко раскрыть глаза и обхватить голову руками. Руками?.. Древний бог ошеломленно уставился на свою правую ладонь, перевел взгляд на предплечье, скользнул по плечу… Он больше не калека!

Они обернулись одновременно. И она обернулась вместе с ними.

– Нисса, – сорвалось с дрожащих губ Карна.

– Фавна, – прошептал Мидас, не веря собственным глазам.

А затем полубезумная улыбка парня, зеркально отраженная в лице древнего бога, дрогнула, и друзья переглянулись. Перед ними стояла одна женщина. И каждый узнал в ней ту, ради которой прошел сквозь время.

Глава 14. Поле соответствия

Они стояли, взявшись за руки, втроем. Это было абсолютно инстинктивное, ненарочитое действие, но едва они замкнули цепь рук, Карн все вспомнил и все понял. А через неуловимое мгновение эти воспоминания и эти знания вспыхнули в голове Мидаса. Не передались ему, а появились в нем сами собой.

Одновременно все открылось третьей вершине треугольника – женщине, которую один знал как Ниссу, а другой называл Фавной. Но то были лишь второстепенные, ничего не значащие воплощения. Истинная суть этой женщины, эоны назад порожденная Черным Солнцем по воле Творца, носила иное имя. Ее звали Тиамат.

Теперь каждый из них знал, что Карн – не Левиафан. Они – Левиафан, все трое, вместе. И никакое Сердце Хрунгнира не нужно им, чтобы использовать свою силу. Карн понял это, едва покинув Гелиополис, и решил уничтожить древний артефакт, потому что обладание им могло уровнять смертного с богом, а бога… о, это трудно даже представить.

Однако он недооценил силу артефакта, рожденного в ту эпоху, когда Творец еще был жив и бродил по земле среди смертных. Волна энергии, высвобожденная из уничтоженного Сердца, раскатилась по Вселенной, обратив в прах сотни галактик. Карна и Мидаса, что шел за ним по пятам, эта волна оглушила, лишила сил и выбросила в средневековье их временного витка. Парень, державший Сердце в руках в момент его гибель, получил столь сильный удар, что начисто лишился памяти.

Но теперь память вернулась к ним, и они, ошеломленные, обменивались пустыми взглядами, будучи не в силах собраться с мыслями. Почему Творец разделил Левиафана на три осколка? Они этого не знали, они были отнюдь не всеведущи. Но осколки пробудились, едва на просторах Вселенной родилось зло, ставшее угрозой всему сущему.

Левиафан – последняя линия обороны, он был создан Творцом на случай, если Ангелы, его Дхиан-Коганы, окажутся бессильны, а он сам по каким-то причинам не сможет защитить свое творение. Такой случай настал, и вновь они не знали – почему. Почему так произошло, почему их создатель не с ними, почему он… мертв?

Левиафан призван защищать все расы, земные и небесные, богов и смертных, все многообразие жизни во Вселенной. Но Серые сотворили в своем времени мир, где нет различий, где все равны и все – одно. А потом они двинулись на завоевание других временных пластов и стали представлять опасность для жизни. Для той жизни, какой ее задумал Творец. Жизни разной, не всегда простой, зачастую – пугающей, непонятной, даже чудовищной…

Они стояли, взявшись за руки, еще очень и очень долго. Они осмысливали то, что узнали о мире и о себе. Это могло бы сломить любого, даже Левиафана и… о да! Теперь стало понятно, почему их трое. Так никому не придется нести эту ношу в одиночку, они разделят ее поровну. И потому – не сломаются.

Они стояли, взявшись за руки, в кругу черного света под сенью светила, что сияло в тот день, когда Творец решился на Великую Работу. Здесь было тепло и тихо, космическая пустота, сгустившись под их ногами, образовала ровную твердую поверхность. За пределами треугольника, вершинами которому служили их тела и души, разлилась бархатная темнота, и среди этой темноты можно было разглядеть едва тлеющие крупицы миров, разбросанные щедрой рукой по савану пространства-времени.

– Вряд ли все должно было случиться именно так, – голос Карна стал глубже, сильнее. Он будто постарел на века, тысячелетия, и это пошло ему на пользу.

– Вряд ли, – согласился Мидас, тепло посмотрев на друга, который, как оказалось, ему больше, чем друг. – Но вы, смертные, вечно все усложняете.

Они рассмеялись, высоко и раскатисто, так под Черным Солнцем когда-то смеялся только Творец.

– Теперь все равно, – Тиамат посмотрела на Карна, потом на Мидаса. Ее голос тоже изменился, это уже не была ни Нисса, ни Фавна. – Но, наверное, нам всем нужно было пройти этот путь. Чтобы понять, для чего.

Для чего – что? Каждый из них знал ответ на этот вопрос, хотя до Пробуждения они все задавали его себе по тысячи раз на дню. И на многие другие вопросы они тоже теперь знали ответы. Например, Карн, наконец, понял, каким вменяемым родителям в XXI веке пришло бы в голову назвать сына – Карн? Ответ – никаким. Не было у него родителей, а смутные воспоминания – лишь подпрограмма, чтобы очередное воплощение могло гармонично вписаться в общество своего времени.

Так было с каждым из