Лихорадка - Тесс Герритсен

– Их уже так много?

– Я провожу упреждающую политику, Линкольн. Один проступок – и тебя отстраняют от учебы на неделю. И даже не пускают на территорию школы.

– Ну, это существенно облегчит мою задачу. В ночную смену я сегодня поставил и Долана, и Пита Спаркса, так что по крайней мере двое будут все время присматривать за порядком.

Оглушительный грохот подноса заставил их обернуться – на полу валялось рассыпанное печенье. Светловолосая девочка с ужасом посмотрела под ноги. Потом развернулась и обрушила свой гнев на стоявшую рядом темноволосую подружку.

– Ты поставила мне подножку.

– Да нет, что ты.

– Ты весь день меня толкаешь!

– Послушай, Донна, не надо валить на меня, если у тебя самой ноги заплетаются!

– Хватит! – вмешалась Ферн. – Поднимайте все с пола, иначе обе будете наказаны!

К директрисе повернулись два злобных лица.

– Но, мисс Корнуоллис, она… – почти в один голос сказали девочки.

– Вы слышали, что я сказала?

Девочки обменялись ядовитыми взглядами, и Донна пулей вылетела из спортзала.

– Вот что у нас творится, – вздохнула Ферн. – Вот с чем мне приходится иметь дело. – Она подняла голову и посмотрела на высокие окна спортзала. Дневной свет угасал.

На улице закружились первые снежинки.

Сумерки были тем временем суток, которого она боялась больше всего. С наступлением темноты страхи Дорин Келли рвались наружу, словно джинны из закупоренных кувшинов. При свете дня в ней еще теплилась надежда, хотя и тонкая, как паутинка, но Дорин вполне могла мечтать о том, что она снова молода, очаровательна и соблазнительна, и Линкольн вернется к ней, как бывало уже не раз. Но непременным условием его возвращения была трезвость. О, как же она старалась не срываться! Она снова и снова пыталась убедить Линкольна в том, что на этот раз она завязала окончательно. Но потом снова появлялась знакомая жажда, похожая на першение и зуд в горле, и она снова сворачивала на скользкую дорожку, снова чувствовала вкус кофейного бренди на языке, а потом уже неслась по наклонной, не в силах остановить падение. Но больнее всего было не сознание собственного малодушия или потери человеческого достоинства. Больнее всего видеть отвращение в глазах Линкольна.

«Вернись ко мне. Я все еще твоя жена, и ты обещал любить меня и заботиться обо мне. Вернись же, вернись ко мне снова!»

За окном мерк серый дневной свет, и вместе с ним угасали надежды, которые она лелеяла весь день. Надежды ложные и несбыточные – в минуты просветления она это отчетливо понимала. С наступлением ночи к ней возвращалась ясность мысли.

И отчаяние.

Она села за кухонный стол и налила первую рюмку. Как только кофейный бренди обжег желудок, Дорин почувствовала тепло, растекающееся по венам, приносящее блаженное отупение. Она налила еще рюмку – и вот уже онемели губы, лицо. И притупились страхи.

После третьей дозы она уже не испытывала ни боли, ни отчаяния. Более того, каждый глоток прибавлял самоуверенности. Естественной самоуверенности. Когда-то ей удалось влюбить его в себя; значит, она сможет сделать это еще раз. Она до сих пор сохранила фигуру, хорошую фигуру. А он ведь мужчина, верно? Его можно упросить. Главное – поймать момент его слабости.

Дорин неуклюже поднялась из-за стола и надела пальто.

На улице начинался снегопад – мягкие кружевные хлопья медленно падали с черного неба. Снег был ей на руку; разве придумаешь лучшее украшение для волос, чем блестящие снежинки? Она шагнет за порог его дома с длинными распущенными волосами и нежным румянцем на щеках. Он пригласит ее войти – не сможет не пригласить, и наверняка между ними проскочит искорка страсти. Да-да, именно так все и произойдет. Со снежинками в волосах.

Но до его дома пешком не дойти. Значит, надо подыскать машину.

Она пошла по улице в сторону супермаркета «Кобб энд Моронгз». Оставался час до закрытия, и припозднившиеся покупатели торопились по пути домой прихватить еще один пакет молока или пачку сахара на всякий случай. Как Дорин и ожидала, перед магазином было припарковано несколько автомобилей, у некоторых работали и двигатели, и печки. В холодную ночь нет ничего хуже, чем сесть в свою машину и обнаружить, что двигатель не заводится.

Дорин шла по тротуару, оглядывая машины и решая, какую выбрать. Только не пикап – это все-таки не дамская машина, и конечно же не «Фольксваген», у нее есть дела поважнее, чем мучиться с его кондовой коробкой передач.

Зеленый седан. Вот то, что нужно.

Она бросила взгляд на дверь супермаркета, убедилась в том, что никто не выходит, и скользнула в машину. Водительское сиденье было удобным и теплым, воздух из печки приятно грел колени. Она переключила передачу, нажала на газ и лихо рванула от обочины. В багажнике что-то грохнуло.

Она уже отъехала, когда чей-то голос крикнул вслед:

– Эй! Эй, верните мою машину!

Петляя по улицам, она проехала несколько кварталов, прежде чем сообразила, как включить фары, еще один квартал остался позади, пока она разобралась со стеклоочистителями. Теперь ничто не мешало обзору, и она видела перед собой дорогу. Дорин прибавила газу, и седан слегка занесло на свежем снегу. Огибая углы, она слышала, как в багажнике что-то перекатывается и звякает. Она доехала до дома Линкольна и остановилась на подъездной дорожке.

В доме было темно.

Она вылезла из машины, спотыкаясь, взошла на крыльцо и забарабанила в дверь.

– Линкольн! Линкольн, мне нужно поговорить с тобой! Ты все еще мой муж!

Она все стучала и стучала, но свет так и не зажегся, а дверь была заперта. Сукин сын, он забрал у нее ключи, и она не может войти!

Дорин вернулась в машину и долго сидела там, не заглушив мотор и не выключив печку. Снег все падал, бесшумно ложась на ветровое стекло. Линкольн обычно не дежурит в ночь на субботу, так где же он? Она мысленно перебрала все места, где он мог коротать вечер, терзаясь мучительными догадками. Она не была дурой и прекрасно понимала, что Ферн Корнуоллис давно положила глаз на Линкольна. Да и других охотниц, должно быть, немало, кто же устоит перед мужчиной в форме полицейского? Тревога нарастала в ней, и Дорин, застонав, принялась раскачиваться взад-вперед. «Вернись домой, вернись домой. Вернись ко мне».

Даже печка не могла унять озноб, пробиравший Дорин до самых костей, до самого сердца. Сейчас ей был необходим живительный глоток бренди, только он мог согреть ее, вернуть к жизни. И тут она вспомнила про позвякивание стекла в багажнике. Господи, пусть это будет что-нибудь хорошенькое. Что-нибудь покрепче газировки.

Неуклюже выбравшись из машины, Дорин подошла к багажнику и открыла крышку. Ей не сразу удалось сфокусировать взгляд, но, даже после того, как это произошло, она решила, что у нее галлюцинации. «Какие красивые, зеленые. Как банки с изумрудами, мерцающими в темноте. Она потянулась к одному из них, но за спиной раздался звук мотора, и она резко обернулась.

Приближающийся свет фар ослепил ее. Застигнутая врасплох, она, чтобы защитить глаза, прикрыла их рукой.

Из машины выбрался какой-то человек.

Доктор Фрэнсис Клевенджер оказался миниатюрным тощим человеком с птичьим лицом. На его хрупкой фигурке лабораторный халат болтался так, будто это был плащ-дождевик с отцовского плеча. Все эти особенности плюс абсолютно гладкое лицо, лишенное какой бы то ни было растительности, делали его значительно моложе. Он скорее походил на бледного подростка, чем на патоморфолога высшей категории. Он выпорхнул из-за стола, чтобы поприветствовать Клэр и доктора Ротстейна, нейрохирурга, оперировавшего Уоррена Эмерсона.

– Стеклышки просто классные! – воскликнул Клевенджер. – Я ожидал увидеть что угодно, только не это. Идите скорей, смотрите! – Он жестом указал на учебный бинокулярный микроскоп.

Клэр и Ротстейн сели по обе стороны микроскопа и склонились над окулярами.

– Ну, что видите? – поинтересовался Клевенджер, прямо-таки пританцовывая от нетерпения.

– Скопление клеток, – сообщил Ротстейн. – Похоже, астроциты. И еще что-то, напоминающее рубцовую ткань.

– Так, хорошо для начала. Доктор Эллиот, а вы видите что-либо, заслуживающее внимания?

Клэр отрегулировала окуляр и вгляделась в предметное стекло. Она могла идентифицировать большинство клеток, благо еще не забыла лекции по гистологии, прослушанные в медицинском университете. Она распознала звездочки астроцитов, присутствие макрофагов – своеобразных чистильщиков, которые наводят порядок в организме после вторжения инфекции. Увидела и то, что успел заметить Ротстейн: завитки гранулированной ткани, или рубцевание – возможно, последствия сильного воспаления.

Повернув предметное стекло, она стала рассматривать следующую группу клеток. Перед глазами возник необычный рисунок – завиток фиброзного вещества толщиной в несколько клеток образовывал микроскопическую тканевую оболочку.