Последняя почка Наполеона - Григорий Александрович Шепелев

Этому причиной служило самое дорогое, что только может быть у того, чья душа светла – способность мечтать. Веркина мечта с младенческих лет была о дальней дороге – настолько дальней, что ни машина, ни самолёт, ни даже воображение не могли её одолеть. И, садясь за руль, скрипачка краем сознания прикасалась к этой своей мечте.

Завёлся «Фольксваген» сразу. Бензина было более чем достаточно. Путь до театра сквозь незначительные дневные пробки и снегопад занял час пятнадцать.

В зрительном зале шла репетиция адски сложного лермонтовского "Маскарада". Внезапное появление Верки с выпиской и здоровым цветом лица её сорвало. Но и режиссёр, и актёры почувствовали себя вдвойне осчастливленными – работа с первой минуты не задалась, все были на взводе и назревало смертоубийство. Но основной причиной восторга была, конечно же, непосредственно сама Верка. Никто в тот вечер не ожидал её появления. Объявив перерыв, Корней Митрофанович стиснул Верку так, что она слегка посинела. Не менее горячо приветствовали её и все остальные, особенно Анька с Сонькой, а также Виктор Эмильевич, две помощницы режиссёра и Вероника. Последняя принесла ей скрипку. Верка её взяла не слишком решительно, и, подстроив, стала играть этюд Сарасате. Ясное дело, игру после десятидневного перерыва трудно было назвать удовлетворительной, но её недостатки бросались в уши только самой скрипачке. Вдобавок, с каждой секундой пальцы её опять обретали прежнюю точность и быстроту, скрипка подчинялась им всё охотнее.

– Да сыграй ты двадцать четвёртый каприс! – вскричала Тамара, когда этюд был исполнен. Верка решилась выполнить эту просьбу и отыграла произведение без единой неточности. Все захлопали, потому что узнали прежнюю Верочку. А другой никому и не надо было.

– Ну как, понравилось тебе в дурочке? – необидно съехидничала Волненко, когда актрисы, занятые в спектакле, сели пить кофе в своей гримёрке. Верка сказала, что не понравилось.

– Скучно было? – не отставала Анька.

– Наоборот, слишком весело. Кого только не было там! Например, сегодня перед обедом туда привезли Луну. Ты прикинь, Луну! Её положили на мою койку. Честно, не вру!

Девчонки захохотали – не потому, конечно, что Верка их рассмешила, а потому, что было им радостно опять видеть её весёленькой. А история про Луну им не показалась чем-то особенным. Ну, Луна. Ну, Верка. Да даже если не врёт – Луна всё же лучше, чем, например, Тамара Харант. Одной только Аньке стало вдруг не до смеха.

– Луну? – спросила она, когда хохот стих, – то есть как – Луну?

– Да вот так! Но я, если честно, даже её не видела. Медсестра мне сказала, что у неё – красивая внешность, жёлтые волосы, жалобы на каких-то там проституток, сведших её с ума, и очки без стёкол.

– Без стёкол? – подняла бровь Тамара, сидевшая перед зеркалом, – слушайте, интересно! Что-то концептуальное в этом есть. Я бы согласилась приобрести такую вещицу за адекватные деньги.

– Тамарочка, ты и так весьма странно выглядишь, – возразила Соня, – зачем тебе пустые очки? Ты что, обезьяна?

– Соня, я отличаюсь от обезьяны именно тем, что во всём ищу скрытый смысл, – холодно сказала Тамара, – ясно тебе?

– И это – единственное отличие?

Разгорелся спор. Волненко молчала. Больше она никогда и ни у кого не спрашивала про психиатрические больницы. Артисток вскоре позвали в зал. Оставшись одна, Верка взяла скрипку, вышла на середину комнаты и опять начала играть. Дверь была открыта. Через минуту помощница режиссёра её закрыла, сообщив Верке, что если та не угомонится, то Митрофанович даст ей в лоб.

Глава двадцать девятая

В которой закатывается солнце Аустерлица

Новость о том, что три бунтующие малышки – Настя, Маша и Катя, взяты под стражу, застала Риту в урологическом отделении Боткинской горбольницы. Она делила палату со слепой девушкой, у которой также были проблемы с почками. Звали её Анфиса. Они пролежали вместе двенадцать дней. Риту навещали. К Анфисе не приходил никто. Как только все синяки у Риты прошли и кровь из мочи исчезла, она решила уйти, хоть врач накануне ей объяснил, что такой поступок будет с её стороны на данном этапе самоубийством и свинством. Однако, выписка ей не требовалась, и утром она, решительно отказавшись от манной каши с какао, быстренько собрала вещички. Они легко уместились в один пакет.

– Куда ты сейчас пойдёшь? – спросила Анфиса, без аппетита евшая на кровати жидкую кашу с комками.

– Куда глаза глядят, – зашнуровывая ботинки, сказала Рита. Она давала этот ответ обдуманно, потому что успела узнать Анфису. Той очень нравилось, когда ей напоминали, даже грубейшим образом, о её физическом недостатке. Она любила порассуждать о том, почему слепой быть лучше, чем зрячей. Но на сей раз она промолчала. Может быть, потому, что чувствовала щекой ласковое солнышко. Пришлось Рите развивать тему самой. Полностью одевшись, она подсела к Анфисе и обняла её.

– Тебе очень повезло, Анфиска, что ты не видишь! Сейчас кругом творится такое, что я хочу себе глаза выколоть.

– Ну и выколи, – раздражённо отозвалась Анфиса, ставя тарелку с кашей на угол тумбочки, – или это опять понты твои лицемерные? Ты так любишь сотрясать воздух громкими, ничего не значащими словами!

Рита вместо ответа включила песню "Одна звезда на небе голубом". Анфиса её дослушала до конца.

– И что ты мне этим хочешь сказать? – спросила она, взяв кружку с какао, – я много раз эту песню слышала.

– А тебя впечатляет её идея? Ну, типа, если даже больной звезды давно уже нет на небе, я всё равно буду утверждать, что она там есть!

Слепая задумалась.

– Интересно.

– Очень. Какая разница, видишь ты или нет? Звезда уничтожена! Главное – утверждать, что она сияет. Ты можешь это твердить с куда большим правом, чем я.

Тут открылась дверь. Двадцатидвухлетняя медсестра внесла два штатива с капельницами. Поставив штативы возле кроватей, она взглянула на Риту с неудовольствием.

– Почему в уличной одежде сидим, Дроздова? Решила всё-таки убежать?

– Да, прямо сейчас, – ответила Рита, вскакивая, – большое спасибо тебе, Маринка! Если бы тебя не было, здесь царили бы беспорядок, хаос и вакханалия.

Залпом выпив какао, Анфиса улеглась на спину. Закатала рукав. Медсестра, вводя ей в вену иглу и пластырем закрепляя её, ругалась на Риту:

– Вот полоумная! Как так можно? Ты не могла мне раньше это сказать, чтоб я не мудохалась с твоей капельницей? Что, трудно было тебе до меня дойти?

– Я это врачу сказала ещё вчера.

– Твою мать! Я – в шоке! Что ты за человек такой странный, Ритка? Одни сплошные проблемы от тебя всем!

Раствор почему-то в вену не шёл. Перейдя на мат, девушка проткнула иглой резиновую пробку флакона, благодаря чему ситуация вмиг исправилась. Этой девушкой невозможно было не восхищаться. Когда Анфиса стала просить её сделать так, чтоб капало побыстрее, она ответила, что не надо её учить, но просьбу исполнила. Взяв