Третий Рим - Лев Жданов

Левой руки полк – левым крылом по Булаку протянулся, влево от царя. Казаки даже чрез Булак, под самые стены крепости вражьей перекинулись, здесь, в посадах, крепкие места и строения заняли.

А посады опустелые стоят. Как прослышали татары про нашествие русских, кто куда убежали, дома и добро покинули. Больше всего в «город», в крепости укрылись.

Сторожевой полк с князем Серебряным и Шереметевым Семеном подальше полка Левой руки, за Булаком, до другой реки, до Казанки, раскинулся, где башня Мурзалеева стоит при слиянье этих двух речек.

Щенятев с Курбским полк Правой руки ведут за Казанкой, с другой стороны города, между Горной стороной и дорогой Галицкой… Елабугины, Збойлевы и Щелские ворота им стеречь надо.

Князь Ромодановский с «запасом» с пушками у деревни Бежболды укрепился. И Правой руке и Сторожевому полку он всегда может помощь подать в случае опасности. Здесь, в этой стороне, дворец хана казанского. Сюда врагов гнать будут, если Бог даст одоление. Так здесь и встречу надо хорошую приготовить татарам!

В грязи, в воде целыми днями сидят люди, оберегая только пищали и порох от воды. Одежда вся промокла, пар идет от нее. Поесть некогда… К котлам уйти артельным нельзя из окопов. Вспомнят товарищи, принесут им горячего – хорошо! Нет – по целым неделям сухими сухарями, воблой да луком питаться приходится или репой печеной, благо лес под рукой – с трудом, но можно костры разжигать из мокрых сучьев.

И несмотря на то, работа продвигается. Роют новые рвы землекопы; воины попеременно в лес ходят, сучья рубят, плетут большие корзины для туров.

Вот человек двадцать, тяжело дыша, в намокшей одежде, от которой пар идет, тянут к окопам несколько больших бревен в самодельной тележке.

Устали, изнемогли ратники, купеческие дети, торговые люди московские. Бросили постромки, тоже самодельные, из лыка крученные… Кто присел, кто прилег на влажную траву луговую, отдохнуть хотят. Тяжело дышат усталые груди, все кости ноют. И желудок, далеко не полный, знать о себе дает.

– Э-э-эх! Домой бы теперь! – после первого молчания, словно угадав общее настроение, проговорил один.

– Да, славно бы!

– Щец бы горячих сейчас! Э-э! – смачно крякнул пожилой, полный десятник.

– Да бабу хорошую! – подхватил молодой парень недавно и повенчанный перед походом.

– Ишь, губа у тя не дура! Татарина не хочешь ли черномазого? Или ногайца?..

– Сам кушай… Да еще козла тебе на закуску… Ирод!

– Ну, не перекоряйтесь, черти! – прикрикнул десятник.

– Так чево ж он? Я и в скулы, вить…

– В скулы? Храбер! А даве, как татаре со стены скакали, вылазку делали, где был?

– Я? – смутился парень. – Я в стан бегал за хлебом…

– Ишь ты! Как оно приспело: в ту самую пору, когда татарове поспели из города, а ты про хлеб вспомнил.

– Ловок! Бабник, козодой поганый… Блудлив, как кошка, а труслив, что заяц…

– Эй! Молчи… Не то я те!.. – обозлясь, так и вскипел парень и даже, забыв про усталь, привстал, словно готовясь привести в исполнение угрозу.

– Буде, говорю! – прикрикнул десятник. – За дело. Навалялись, языки начесали, гляди! За дело!..

– За дело!.. – с ворчаньем поднимаясь, заговорили ратники. – Сам бы потянул… Приказывать да понукать легкое дело. Ишь, воевода какой выискался!

– Не воевода, а по государскому наказу приставлен за вами глядеть, за лентяями!..

– По государскому! Собака тебя оставила царева, а ты и величаешься…

– А хорошо, братцы, государю-батюшке! Вон мы тута пропадаем, а он у Волгушки себе в шатрах пирует и день и ночь… Сказывают, весело там царь с боярами живет.

– И полонянок, сказывают, и татарчат молодых туда немало нагнали! – опять свое стал поминать молодой новожен. – Потешают себя царь с воеводами!

– Ну, толкуй еще!.. Нешто можно при царе православном да погань такая!.. Татарчата!

– А что же? Люди сказывают, много там чего творится! Сызмальства осударь с пареньками потеху любил… Так не другой он ныне стал, все тот же.

– Ан и другой! Я лучше знаю… – вмешался молчавший до тех пор пожилой ратник. – У меня дядя не простого, духовного звания. Сказывает: совсем образумился царь молодой. Все больше Богу молится, службы правит церковные… Бывает, водят к нему баб… Да редко! А бояре-воеводы его, те, конечное дело, не все по царскому примеру живут. Оттого и соблазны… Да и врут много!..

– Врут?.. Ну, не! Сам ты врешь, а я не согласен… Сам я в Свияцком городке был, как грамоту митрополичью всем людям читали. А там явственно прописано было: за что Бог нас покарал, хворь наслал гнилую, тяжелую. «Блуд и непотребство и многое стяжание», так и сказано…

– Так то – воеводы… А сам царь…

– Што царь? Заладил одно! Царь да царь! А знаешь ли, каков поп, таков и…

Но говоривший не окончил.

– Царь едет, черти! Вставайте!.. Царь едет!.. – вдруг крикнул ратник, который лежал на бревнах, где было посуше, и глядел по сторонам.

Ратники вскочили, смотрят: из ближней рощи, где намокшие, потемнелые деревья стоят с повисшими, полуобнаженными ветвями, показались вершники царские, стрельцы с пищалями, дворяне охранные с бердышами. За ними на красивых, сильных конях несколько воевод, все больше пожилые, а впереди Иван, в полном боевом вооружении, на широкозадом могучем коне.

Завидя кучку ратников, стоящих на коленях вдали, с обнаженными головами, Иван поскакал к ним.

– Встаньте, люди ратные. Богу кланяйтесь… Вы – Божьи ратники. Откуда вы? Что за бревна? Куда их тянете?

Десятник, ободренный ласковым голосом царя, ответил, вертя шапку в руках:

– Да вот, осударь… не погневись… из окопу мы из ближнего… От головы, от Василия Шпыняева посланы по бревна… Чай, ведом тебе голова тот, осударь…

– Не помню что-то! – улыбаясь, сказал Иван. – По бревна? И вы сами их на себе волокете? Тяжело, чай?..

– И-и, как тяжко! Умаялись… Не ближний свет, сам видишь, осударь… Притомились… Вот и стали передохнуть, значитца… Помилуй, не казни, осударь… Не стало никакой силы-возможности без передышки, значитца.

– Ну, вестимо, как не вздохнуть?! Отдыхайте… Ишь ты, упарились как! Ровно от коней – от людей пар столбом! Да разве нет коней у вас, чтобы самим таку махину не тащить? Да еще на тележке, на смешной такой.

Иван стал внимательно осматривать тележку, особенно колеса ее из цельных обрубков, кое-как обтесанных в виде неправильного круга.

– Коней?! И-и, што ты, осударь! Мы – пешие. Наше дело простое… Все на себе да своими руками робим, своим горбом тянем… А што трудно – твоя правда, осударь. С непривычки, гляди. Дома все другим делом, торговлишкой займались… А тут вот… – начал было впадать в жалобливый тон десятник, но спохватился и замолк…

Иван огляделся, медленно повторяя:

– Торговлишкой займались?.. Што ж, дело хорошее. Конечно, трудно вам с непривычки. Так то помните: ни для меня, ни для кого стараетесь, муку принимаете, а для Господа Самого Распятого, за святую веру христианскую… Татар повоюем – Господь возрадуется. Полон наш русский у них отберем. Чай, и у вас есть кто близкий в полону у казанцев?

– У нас, осударь, – вступил в разговор молодой ратник, – есть родич один… И не ратник он был. Как напали на Коширу единова казанцы, тамо его и забрали… По торговому делу на Кошире жил…

– Вот видите! Так уж потерпите Бога для… И то сказать еще надо: Казань возьмем, заставы снимем, Волга свободным, вольным путем русским потечет. Как по-вашему, по-купеческому: к худу это аль к добру для вас?.. А?..

– К добру, осударь! – сразу ответили все ратники, хорошо понимающие свою торговую пользу.

– То-то ж! Так для себя постарайтеся, Божьи воины. А покудова… Эй, Петя! – крикнул Иван одному из своих стрельцов, сидевшему на здоровой рыжей лошади. – Слезай, Петруша!.. Дай им коня, бревна довезти. Подожди тута с ними, а там и догонишь меня… Ну, Бог на помочь, люди Божии!..

И, провожаемый громкими, восторженными приветствиями осчастливленных, ободренных, словно воскресших ратников, царь тронул поводья коня, дальше поехал осматривать, как осадные работы кипят, продвигаются под Казанью… Спрашивал о вылазках дневных и ночных, которыми татары беспокоили русских; ободрял, утешал больных и раненых… И везде восторженные клики неслись вслед царю:

– Жив и здрав буди на многая лета, осударь наш милостивец! Батюшка, светлый наш царь!..

Так за днями дни, недели за неделями тянутся.

С того дня, как первые осадчие, стрелецкие головы Иван Черемисинов, Григорий Жолобов, Федор Дурасов и дьяк Ржевский со своими сотнями первые туры подкатили вечером от Булака к стене городской, немало стычек и боев разыгралось вокруг осажденного города.

Особенно жестоки были первые вылазки. Не хотели допустить татары врагов с турами к стенам городским. Против князя Михаилы Воротынского и Ивана Федоровича Мстиславского, которые вели первый приступ, сразу, изо всех четырех ворот: Царских, Арских, Тюменских и Аталыковых – высыпали воины казанские.