Стрела, монета, искра - Роман Суржиков

Адриан выдержал паузу, чтобы секретарь успел окончить запись. Минута напряженного ожидания, заполненная скрипом пера, попахивала утонченной пыткой.

— …графиня Нортвуд проявила лукавство и корыстолюбие, неподобающие первородной леди. Тем не менее, Корона проявит милость и избавит графиню от наказаний. Графине Сибил предписывается немедля освободить и препроводить в Стагфорт леди Минерву, удерживаемую в замке Клык Медведя против воли, а также принести прилюдные извинения сюзерену леди Минервы — графу Виттору Шейланду.

Мира с трудом удержала в себе возглас: "Минерва — это я! Ваше величество ошибается, леди Сибил добра ко мне, и она права! У отца не было врагов, не его хотели убить, а меня!" Но дерзость лишь ухудшит ситуацию, а владыка не станет слушать девушку. Он лишь раз, мельком, взглянул на нее. Она, Мира — серпушка. Так владыка назвал ее.

— Таково решение Короны, — окончил император. — Более не задерживаю вас, графиня Сибил, леди Глория.

— Ваше величество, — графиня поклонилась; поднявшись, сделала шаг назад, развернулась и отправилась к выходу. Мира в точности повторила ее движения.

При их приближении клетчатый церемониймейстер стукнул посохом в дверь, и стражники, что стояли снаружи, распахнули ее. Еще стук — и створки закрылись за их спинами.

Они молчали, пока шли вдоль Галереи Славы под тяжелыми взглядами бронзовых воинов, пока спускались лазурными ступенями, пересекали посольский зал, сплошь укрытый гобеленами. Женские каблуки клацали по паркету и мрамору, гулко отдавались эхом. Лишь в карете, когда экипаж тронулся с места, графиня дала волю чувствам. Скомкала муфту и швырнула в противоположную стену, сорвала с шеи кулон на золотой цепи, нервным движением разметала волосы.

— Тьма. Тьма проклятая! Как он может так!.. Кто я — собачонка, что клянчит у стола хозяев?! Или мошенник, продающий медь вместо золота?! Ничего мне не нужно от его распрекрасного величества! Всю жизнь полагалась лишь на свои силы, ни у кого ничего не просила!

Графиня перевела дух и вдруг расхохоталась, терзая руками прическу.

— И вот мой хмурый ворчливый Элиас вновь оказался прав. Он терпеть не может людей, говорит о них одни мерзости — и всегда попадает в точку! Династия ненавидит быть обязанной — так он сказал. Ты получишь все, что угодно, но не благодарность. Вот и получила!

— Миледи, простите! — сказала Мира, хотя чувствовала не вину, а нечто иное. — Я так виновата перед вами. Из-за меня вы попали в немилость…

Сибил снова хохотнула, прервав девушку на полуслове.

— Из-за тебя?.. Какая милая наивность! Я делала лишь то, что хотела. И ты делала то, чего хотела я. Моя собственная глупость всему виной, и ничто иное.

Графиня отвернулась к стеклу, за которым мелькали поручни дворцового моста и искрился водной рябью Ханай. Мира молчала, прислушиваясь к себе. Нечто произошло в душе, что-то изменилось.

Со дня смерти отца она жила будто в тумане: все ощущения были приглушены, звуки тихи, краски блеклы. Пелена безучастия отгораживала ее от мира. Сейчас эта пелена порвалась.

"Заурядная феодальная усобица" — так сказал владыка Адриан. Это — об убийстве отца. Сир Клайв души не чаял в дочери, учил ее читать и ездить верхом, с нею кормил белок и ходил под парусом, и играл в стратемы, и выслушивал ее горькие откровения о первой влюбленности, и рассказывал о матери, усадив дочку себе на колени… Теперь его не стало. Заурядное событие, ничего особенного, по мнению владыки.

Однако — странная штука! — еще больше ее задела "серпушка". Мира прекрасно играла в стратемы. На деревянное поле со схематичными изображениями полей, лесов и рек выставлялись в боевом порядке фишки двух цветов — черного и алого, — и вступали в жестокие сражения. На фишках были высечены значки, обозначавшие их ранги: серпы — крестьяне, мечи — наемники, монетки — купцы, подковы — рыцари, искры — первородные дворяне. Мечи представляли собой неплохую боевую силу, подковы были быстры и сметали все преграды, монеты подкупали вражеских бойцов и склоняли к мятежу, искры вдохновляли воинов сражаться храбрее и объединяли их в могучие отряды — батальоны. Фишки с серпами — они же серпушки — были слабейшими изо всех. Умелый стратег использовал их лишь как живой заслон, чтобы замедлить наступление противника: вражеские мечи легко сметали серпушек с поля, но затрачивали на это ходы и теряли время. Ни на что другое серпушки не годились.

Обида и горечь, загоревшиеся в душе Миры, пробудили ее от апатии. Голова стала яснее, мысли замелькали хороводом, злое возбуждение наполнило тело.

Я жива. Я умна. Я — искра.

Графиня Сибил тем временем досадовала:

— Эта клетчатая крыса, церемониймейстер, конечно же, разболтает всему двору о нашем позоре. Представляю, какую потеху из этого сделают: неуклюжая медведица сделалась интриганкой! В былые времена наглецу, кто словами унижал первородного, Нортвуды выбивали зубы и выдирали язык. Право, я устроила бы церемониймейстеру такое удовольствие.

— Что мы можем сделать, миледи? — спросила Мира неожиданно спокойно.

— Лучшее, что можно сейчас сделать, деточка, — вернуться в Клык Медведя и как можно дольше не попадаться на глаза владыке и всей столичной своре. Пока вся история не забудется.

— То есть… проглотить и стерпеть?

— Иногда приходится.

Брови Миры поползли вверх. Нортвуд — земля своенравных, строптивых людей, которые никогда и никому не спускают обиды! А леди Сибил — правительница этой земли!

Дед графини однажды вызвал рыцаря на поединок за то, что тот сказал, будто дед слишком стар и немощен. Деду исполнилось тогда семьдесят два года, рыцарь был на полфута выше его и на добрый пуд тяжелее. "Я уложу тебя в три удара, старик", — заявил молодчик и с легкостью выполнил обещание. На третьем выпаде его меч вошел меж ребер седого лорда. Однако, клинок застрял в месиве из кольчужной проволоки, кожи и плоти, и рыцарь на миг остался прикован к противнику. "Пойдем вместе", — сказал старик и вогнал кинжал в подмышечную впадину рыцаря.

Леди Сибил любила эту историю и охотно рассказывала, но впервые Мира услышала ее от своего отца. Он восхищался непреклонностью нрава — того самого, что оказывается порою прочнее костей и стали. "Никогда не глотай обиды, — говорил отец. — Можешь простить, если сочтешь нужным. Но стерпеть и затаить в себе — это нет".

— Не смотри так! — бросила леди Сибил. — Ты что же, осуждаешь меня?!

— Нет, миледи… Но я хочу найти убийцу отца.

— Как благородно! И кто же будет искать? Ты? Я?..

Глаза графини недобро засверкали. Вся злость, которую она не смогла выплеснуть на Адриана, теперь грозила орушиться на Миру. Тем не менее, девушка продолжила: