Города монет и пряностей - Кэтрин Валенте

– Ты меня слышишь, малыш?

Мы показали Гнёздышку остров и предостерегли её от красных фруктов, если она хочет вернуться. Они с Серпентиной подолгу разговаривали, уединившись и склонив головы как две послушницы; длинные крылья касались удлинённых чешуек. Змея спрашивала, как вообще она могла понести; гусыня спрашивала, не болит ли у неё что-нибудь, не знобит ли, не ноют ли ноги. Так вышло, что во время одной из таких бесед Серпентина закричала – её голос в тумане был словно треск яичной скорлупы – и повалилась на стену одного из серых домов, прижимая руки к животу. Дом поспешно поддался, и стена словно обняла её. Прибежали близнецы Итто – их красные ноги раскидывали гальку – и схватили Серпентину двумя парами рук, принялись что-то шептать, гладить её волосы и нежно бормотать на ухо. Они баюкали Звезду, а она прижималась холодными змеиными щеками к их лицам. Четырнадцать тусклых болотных огоньков выглянули из-за тонких деревьев, испуганно мигая. Гнёздышко лишь пожала плечами и принялась за работу. Её крылья были почти такими же проворными, как руки.

– Раньше мне не было так больно, – содрогаясь, проговорила Серпентина.

– Ты мертва. Твоё тело не хочет отдавать маленький горячий комок жизни. Оно хочет оставить его себе.

Семёрка и Темница наблюдали издалека, и им казалось, что роды ужасные. Вопли Серпентины разлетались над лачугами, гнетущие и хриплые. Её ноги дёргались на земле, и тусклый свет полился из неё, как из живой женщины полилась бы кровь. Наконец в крыльях Гнёздышка появился ребёнок – девочка с огромными чёрными глазами и чёрными волосами, с серой влажной кожей. Серпентина взяла её на руки и погладила лоб дочки. Четырнадцать огней с любопытством выглянули из-за её плеч. Один из близнецов Итто протянул свой рыжий узорчатый палец, и девочка уверенно его схватила.

– Как ты её назовёшь? – спросила Гнёздышко. – Ты ведь знаешь, имя – очень важная вещь.

– Я назову её Печалью, – прошептала змея после долгого молчания. – Прямо сейчас наделю её избытком грусти и буду надеяться, что за один раз расплачусь за всё счастье, что будет ждать её потом. Возможно, она проживёт дольше остальных моих детей.

Четырнадцать огоньков потускнели – самую малость.

Но всё вышло иначе. Дитя выглядело болезненным, его щёки запали. Как ни старалась змея покормить детёныша, её груди были пусты. Сквозь ветви не проникал свет, чтобы озарить её и придать силы. Дыхание вырывалось изо рта младенца облачками пара, плач был пронзительным и громким; лишь она была живой на Острове теней и Звёзд и тех, кто вмешался в их дела. У ребёнка не было видимого света, а его губки дрожали от холода, обнажая розовые дёсны, как у обычной замёрзшей и голодной маленькой девочки. Печаль не могли накормить, и она медленно чахла, делаясь всё тоньше, пока Гнёздышко ждала новой луны.

– Что с ней не так? – молила Серпентина.

Гнёздышко вздыхала.

– Ты мертва и не можешь кормить ребёнка, ибо твоё тело твёрдое и холодное. Не стоит ждать, что дитя мёртвых Звёзд будет мерцать и светиться. Она – единственное живое существо, родившееся на земле мертвецов. И она здесь умрёт.

Серпентина горько плакала и причитала. Огни вокруг неё скорбно мигали.

– Прошу тебя, Гнёздышко! Забери её. Положи на плот и, когда твой пояс будет завязан, побыстрее отправляйся к скорбящему чудовищу у стеклянного озера, которое отыскали Темница и Семёрка, забери её из пещеры… У тебя наконец появится твоя собственная пещера. Я не могу видеть, как ещё одно моё дитя погаснет.

Гнёздышко поджала губы.

– Похоже, она тебе не нужна. Будет не хуже, чем если бы её никогда не было.

Серпентина выпрямилась, её лицо помрачнело.

– Не пытайся пристыдить меня, женщина. Во мне появилась дыра, и вышла она, и она заслуживает шанса выйти из тьмы, как вышла я. Она моя девочка, хрупкая и маленькая, как Травинка-Звезда, и я её люблю, действительно люблю.

Один из Итто, обладатель детского голоса, коснулся влажных волос Печали.

– Она и наша тоже, мы её любим, и она не должна пропасть здесь, где никто не увидит, какое существо способны породить змея и корабль. Забери её!

– И что я буду с ней делать? Я слишком стара, чтобы растить ребёнка. И не думаю, что Лаакеа – подходящий отец.

Серпентина задумалась.

– Он запрёт её, чтобы никто не причинил ей вреда, и она никогда не увидит солнца. Я бы попросила тебя заботиться о ней самой. Если не можешь, разыщи семью, где умер ребёнок, и отдай её в распростёртые объятия. Или туда, где в новой детской кроватке белые простыни, а в волосах родителей – драгоценности, их сердца пылки и добры. Положи её в колыбель вместо их дочери, как втайне делает кукушка, подкладывая свои яйца. А смертной девочке найди дом в далёком королевстве и отдай бездетному существу, которое будет её любить, как своё дитя. Только забери её! Позволь Печали вырасти счастливой, здоровой и сытой, у тёплого очага и под небом.

Близнецы стояли на отремонтированном причале, приложив алые руки к ртам. Они издали долгий тоскливый звук, словно туманные горны [24] в одиноком заливе. Семёрка и Темница держались за руки, а Гнёздышко взмахивала крыльями от нетерпения. Вскоре из тумана показался паром. Серпентина опустила на доски завёрнутую в одеяло дочь, и её слёзы капнули на лицо девочки.

– Что ты делаешь? – спросил Идиллия. – Я не беру пассажиров без платы. И мне не нравится, когда меня призывают как горничную.

Собравшиеся переглянулись.

– Чем же мы, жители Острова, можем тебе заплатить? – беспомощно спросил Итто с низким голосом.

Семёрка медленно вытащил единственную жёлтую монету из старой кости, сглаженную его пальцами. На ней ещё можно было разглядеть печать в виде паука. Темница посмотрела на него и вскинула брови.

– Этот ребёнок так дорог тебе? – спросила она.

– Нет, – просто сказал он. – Но я съел яблоко той ночью, когда попал сюда. Извини, что солгал, но ты бы мне не позволила. Я знаю, что ты никогда её не покинешь; теперь и я не смогу это сделать. Да и не хочу. Я никогда тебя не покину. В любом сером городе я буду рядом, и ты никогда не останешься одна.

Темница отбросила с лица спутанные волосы и рассмеялась.

– А я ела плантайны, той самой ночью, когда ты появился.

Семёрка стиснул её ладонь, а потом отдал монету паромщику, не глядя на неё и не пытаясь взвесить в ладони. Идиллия нахмурился и начал вертеть её в пальцах. Его лоб сморщился от тревоги и неодобрения, но он позволил сунуть ребёнка в свои костлявые руки. Серпентина и близнецы обняли друг друга, окружённые четырнадцатью огоньками, и принялись снова целовать дочь.