Ночь эльфов - Жан-Луи Фетжен

Лилиан был одним из тех, кого люди называли жонглерами – так они переводили слово, означающее сверхъестественную способность некоторых эльфов едва ли не нарушать законы земного притяжения. Но на сей раз задача казалась почти невыполнимой. С таким же успехом можно было попытаться вскарабкаться на небо.

Утер заметил колебания эльфов, что отвечало и его собственным опасениям. В отличие от своих спутников, которые видели в темноте как кошки, он не мог различить ничего и, как и все люди, с наступлением ночи ощущал страх. Страх и холод. Его одежда промокла от морской воды и липла к телу, соленые струйки стекали по волосам и замерзали, мало-помалу образуя из многочисленных косичек нечто вроде ледяного ошейника. Пока они бежали, плыли, карабкались, холод был еще терпимым, но теперь пробирал до самых костей. При каждом вздохе Утер ощущал боль, снова пробудившуюся в поврежденном легком и сломанных ребрах. Эльфы обернулись к нему, ожидая приказа или знака, но он был не способен ни на единый жест, ни на единую мысль или слово – так сильно его трясло. От холода или от страха…

Море казалось спокойным, волны поднимались невысоко, но именно это спокойствие было им помехой. Слабого шороха волн было недостаточно, чтобы заглушить звуки, доносившиеся из крепости – звяканье оружия и вертелов, смех, храп, пьяные выкрики,– а это означало, что стражники наверху могут услышать их самих при любом неверном движении. Высоко наверху трепетал оранжевый свет факела в такт мерным шагам часового, должно быть, закутанного в теплый меховой плащ. Если вдруг Лилиан сорвется во время подъема (а при взгляде на обледеневшие стены это казалось более чем вероятным), если им не удастся убить часового, взобравшись наверх – да даже если просто кто-то из них чихнет! – их и без того рискованное предприятие будет полностью обречено.

Это было безумие. Хвастливый вызов, брошенный во время разговора у походного костра. Зачем нужно было так рисковать, тогда как он только недавно оправился от ран и нужно было подождать совсем немного, пока основная армия достигла бы стен Тентажеля? Одного только войска Лео де Грана было достаточно, чтобы осадить крепость и вынудить Горлуа сдаться. Ненависть Кармелида к человеку, который подослал к нему наемного убийцу, была достаточно велика, чтобы в прах сокрушить эти стены, казавшиеся неуязвимыми… Даже если эльф сможет подняться до деревянных балок, загораживающих просветы между зубцами, и сбросить им оттуда веревку, обвязанную у него вокруг пояса, им все равно не удастся добраться до Горлуа беспрепятственно. Они никогда не найдут Меч… И никогда не выйдут отсюда живыми…

Утер на ощупь протянул руку к Лилиану, собираясь коснуться его плеча, но в тот момент, когда он уже хотел заговорить, из глубины его груди поднялась горячая волна, разливаясь по всему телу, и Ллиэн заговорила его устами:

– Нетхан фйэрильд, Лилиан… Иди и ничего не бойся.

Утер почувствовал смятение, но эльф радостно улыбнулся ему в ответ. Впрочем, все остальные тоже улыбались: Кевин-лучник, обладатель магических серебряных стрел, Дориан, младший брат королевы, и их спутники. Пендрагон снова был с ними, и его присутствие разом отмело все их опасения. Лилиан откинул назад длинные влажные черные волосы и сделал глубокий вдох. Чтобы подобраться к крепости со стороны моря, им пришлось несколько долгих минут плыть к пещере, вымытой волнами у подножия скалы. Над этими обрывистыми скалами, благодаря которым любой штурм с моря был невозможен, на крепостной стене было меньше всего стражников. Эльфы, подобно деревьям или камням, не боялись ни холода, ни дождя, но задубевшая на морозе одежда сковывала движения. Лилиан немного подышал на окоченевшие пальцы, потом схватился за слегка выступавший камень – и вдруг неуловимым движением взлетел по стене сразу на несколько локтей. Это оказалось легче, чем он думал. В небольшие углубления и расселины между камнями вполне можно было просовывать пальцы рук или носки сапог, а потом отталкиваться, подтягиваться и скользить по стене – плавно, бесшумно и безостановочно.

Вскоре ни Утер, ни остальные эльфы уже не могли его различить на темных стенах Тентажеля.

Лилиан взбирался до тех пор, пока не ощутил тошнотворный запах человеческих испражнений, которые застывшими потеками покрывали стену под выступающими сторожевыми башнями, являвшимися одновременно и отхожими местами. Услышав размеренные шаги часового по дозорной дорожке, идущей поверху стены, он впервые остановился, дожидаясь, пока тот не отойдет достаточно далеко. Наконец снова стало тихо – Лилиан слышал только слабый шум прибоя и собственное дыхание. Тогда он снова начал подниматься и преодолел еще несколько туазов, прежде чем достиг деревянных опор, пролегающих между зубцами стены. Он взобрался на них верхом и после этого наконец разжал уставшие пальцы. Прямо над ним нависала башенка с зияющим отверстием внизу, откуда также доносился запах нечистот. В такие отверстия во время штурмов лили кипящее масло или бросали камни, но в мирное время им, очевидно, нашли другое применение… Лилиан вздрогнул от отвращения и, поднявшись, начал взбираться выше, надеясь только, что сейчас никому из часовых не вздумается справить нужду.

Далеко внизу, на узком выступе, идущем вдоль подножия крепости, Утер чуть отошел от своего небольшого отряда, чувствуя, как болят глаза и ломит затылок от безуспешных попыток вглядеться в сумрак. Отсюда он видел лишь край скалы и набегавшие на нее волны, гребни которых чуть серебрились в лучах луны. Он смог лишь различить достаточно большой камень, чтобы сесть, и сплюнул в воду – во рту все еще оставался солоноватый привкус. Потом обхватил голову руками, совершенно измученный после трудного пути и наставшего отрезвления. Каждый раз, когда он переставал ощущать в себе присутствие Ллиэн, ему казалось, что из него выкачали все силы, и он становился растерянным и подавленным, оттого что ощущал себя простым орудием, использованным кем-то независимо от его собственной воли. Да, сейчас он больше не чувствовал холода. Но почему и в этот раз Ллиэн не заговорила с ним самим? Почему ему всегда казалось, что в такие моменты он теряет собственную душу и перестает существовать?

Лишенный силы Пендрагона, он становился даже более слабым, чем обычный человек. Усталость сковала ему ноги, а затем разлилась по всему телу, словно смертельный яд. Эльфийский серебряный кинжал висевший у него на поясе, казался ему тяжелым, как боевой молот. Медленно, словно волны, набегавшие внизу на песчаный берег, им овладевала печаль, от которой теснило в груди и сдавливало дыхание. С каждым днем силу Пендрагона становилось все тяжелее выносить. Кто он был такой, бедный рыцарь, угодивший в тенета фей, чтобы собрать огромную армию и изменить судьбу трех народов? Как и большинство королевских рыцарей, он постудил на службу к Пеллегуну двадцатилетним, а до этого все его детство прошло в постоянных упражнениях с оружием. Слишком юный для того, чтобы участвовать в Десятилетней войне, он не знал ни чувства гордости за правое дело, ни сладости поединка, ни опьянения победой без всяких угрызений совести. Его война была грязной, проклятой, братоубийственной – противники сражались под теми знаменами, которым он сам некогда служил. Беззаботное время деревянных мечей и сражений понарошку казалось таким далеким… Окружающий мир был простым и понятным, а будущее – известно заранее. Все, чего он мог ожидать в те времена,– стать рыцарем, жениться, а потом, после смерти своего отца, унаследовать его замок. Или погибнуть на войне, как многие другие, и постараться достойно вести себя в последние мгновения перед смертью. И какая же вина, какой неискупимый грех так изменили его судьбу? Ведь он старался выполнять свой долг – Бог свидетель, он действительно старался! И один Бог знает, сколько искушений ему пришлось преодолеть – вплоть до улыбок королевы Игрейны, такой юной и такой несчастливой в браке… вплоть до губ Игрейны… до прикосновения к ее белоснежной шее…