Сердце на палитре - Художник Зураб Церетели - Лев Колодный

Заданная высота памятника продиктована не амбицией автора — стать вровень с одним из семи "чудес света". Не пристрастием к громадным монументам. Высоту задало пространство Поклонной горы, главная площадь, парк и здание музея Отечественной войны. А его размеры обусловлены выставочными залами, художественной галереей, экспонатами. Неведомые публике энтузиасты — научные сотрудники музея, бывшие фронтовики десятки лет, пока шли конкурсы и дискуссии, делали свое дело. Они собирали для потомков документы, картины, награды, реликвии, боевую технику противостоящих армий. Танкам и пушкам, катерам и бронепоездам нужна большая территория.

Каждый день Церетели с утра садился за руль и ехал на Поклонную гору. Все время, пока шла стройка, его видели там. Каждый день приносил радости и огорчения. Все происходило стремительно, ситуация менялась каждый день. Монтаж шел зимой в любой мороз, невзирая на капризы погоды. Даже видавшие виды сварщики и монтажники не работали прежде в таком режиме. По какой-то неведомой мне причине, монтажники начали закреплять бронзовые картины с середины обелиска. В результате при их стыковке образовались широкие швы, видимые с земли невооруженным глазом. Эти разрывы огорчали безмерно художника, мотавшегося между городами, где выполнялись заказы — барельефы, фонари, витражи, люстры, двери…

Пришлось срочно звать на помощь специалистов, исправлять погрешности монтажа, поднимать подвесные люльки со сварочными аппаратами и заделывать пробелы между фрагментами обелиска. Он с каждым днем рос все выше, поднимаясь от земли в небо на высоту 45-этажного дома. Точно по графику, 25 марта, монтаж закончили. Но появились новые заботы.

Так, пришлось все усилия лепщиков направить в зал Славы. Там под куполом сияла звезда ордена Победы. Она ни у кого не вызвала неприязни. А стены зала по первоначальному проекту украшали красные боевые знамена и гербы СССР и всех бывших советских республик. В том числе прибалтийских, где к власти пришли политики, переоценившие события войны, не считаясь с истиной. Пришлось Церетели на ходу исправлять ситуацию, выполнять новые рисунки. Вместо знамен и гербов он создал барельефы «Городов-Героев». Самый большой из них, свыше ста квадратных метров, посвящался Москве.

Данную творческую свободу художник использовал сполна. Плоскости трехгранника превратил в три барельефа, в скрижали летописи Отечественной войны. На них отметил все ее вехи, главные сражения и битвы, показал армию, поражавшую врага огнем всех родов войск. На картинах в бронзе — масса солдат, рвущихся к Победе.

Подобную творческую задачу он решал прежде, когда поднимал «Подсолнух» над горой в родном городе, опоясывал горельефом каменный куб в Измайлове. Поменялись герои, там увековечены атлеты, олимпийцы, здесь — солдаты. На бронзовых картинах видна тьма действующих лиц, участников всех главных сражений войны. Самыми большими буквами читается слово- МОСКВА. Церетели никто не приказывал так выделить Москву, он не опасался, что кто-то увидит в этом признак великодержавности, синдром "старшего брата". Поскольку никогда не сомневался в том, что именно Москва спасла не только себя, Россию, но и его Грузию, к которой подползли германские танки.

Чем выше поднимался обелиск Победе, тем громче шумели публицисты, доказывая, что он вообще не нужен, как и те комплексы, что появились на Мамаевом кургане, на полях былых сражений. Ситуация сложилась невиданная прежде. С каждым днем приближался день Победы СССР над Германией. А самого государства, спасшего ценой немыслимых жертв Европу от коричневой чумы ХХ века, больше не существовало. Так нужно ли вообще огород городить, спрашивали противники комплекса на Поклонной горе.

Полки книжных магазинов Москвы завалили книги авторов, доказывавших, что войну развязала не Германия, а Советский Союз, стало быть, она была не справедлива. И мы — агрессоры. Дописались до того, что задавались вопросом, а была ли вообще победа, стоит ли радоваться и праздновать по этому поводу…"Никого не озадачивают утверждения, что де Советская Армия спасла мир от фашизма. Спасти то спасла, но что принесла на своих штыках взамен?" Надо ли напоминать о лагерях смерти, газовых камерах, карателях, убийцах, оккупантах, которых покарал советский солдат?!

Штык, водруженный на Поклонной горе, вызывал якобы "недоумение и огорчение", поскольку это оружие использовали в качестве знака Победы. Оказалось, что "трехгранный штык был запрещен международной конвенцией, как антигуманное, приносящее излишнее страдание оружие". Но конец войны у многих народов ассоциируется со штыком, воткнутым в землю. Этот образ и возник на Поклонной горе.

Есть ли вообще оружие гуманное, доставляющее радость? "В погожие дни тень от штыка, подобно холодной стрелке солнечных часов, будет скользить по округе, и люди будут бояться попасть в этот черный круг, — запугивали краснобаи народ. — Штык не способен очистить душу, вселить веру в торжество разума и мира, он только грозит". Да, у штыка другая функция. На знаменитом плакате фронтовой поры: "Воин Красной Армии, спаси!", — на молившую о спасении мать с ребенком нацеливался германский штык. От него спасли солдаты родину-мать штыком.

В те дни даже некоторые известные писатели, воевавшие на фронте, вдруг поменяли убеждения. Всенародно покаялся Булат Окуджава: "Я понял, что мы всерьез не отличались от немецких фашистов". То есть, себя отнес к захватчикам, даже лозунги, под которыми шел в бой, стали казаться ему хуже фашистских. И это заявлял поэт, который написал песню, со словами: "Так значит, нам нужна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим!" И вдруг такой оборот. Праведная ненависть к преступлениям большевиков понятна. Но это благородное чувство превратилось в гнев ко всему прошлому, ослепило до такой степени, что героизм стал казаться злодеянием. Даже лозунги, под которыми поэт шел в бой, представлялись ему фашистскими.

К началу 1995 года вертикаль поднялась на пятьдесят метров. Но и тогда национал-патриоты продолжали оплакивать якобы «срытую» Поклонную гору. Нашли для скорби новую причину, еще более надуманную. В плане здания мракобесы увидели некие масонские знаки, а на строительной площадке происки "масонской организации, легализовавшейся в России".

Чем громче звучали такие голоса, тем крепла убежденность — довести стройку до конца, не ломать музей, не засыпать его землей, принеся ее всем миром в касках. И такое предложение будоражило умы, когда тысячи строителей и Церетели день и ночь воплощали проект в камне и бронзе.

Памятник на Поклонной горе стал нужен как хлеб. Миллионы рублей, заработанные на субботниках, перечисленные на счет стройки народами бывшего СССР, окупятся, обогатят нашу память правдой, защитят нас от лжи. В штормовом море системного кризиса, смены власти и веры — огромная страна осталась без руля и без ветрил. В этих условиях Поклонная гора понадобилась не только ветеранам, но потомкам солдат. У триумфального комплекса появилась неожиданная роль — противостоять фашизму московского разлива, фальсификаторам истории, авторам лживых романов.

Поэтому мне не кажутся завышенными размеры парка, белокаменной подковы музея, похожего на плотину Днепрогэса. Она должна противостоять и мнимым «фашистам», начавшим бить себя в грудь из либеральных побуждений, и реальным фашистам, вскидывающим руку в знак приветствия на улицах Москвы. Молодые приверженцы германского фюрера объявились в том самом городе, что нанес ему первое поражение, выиграл главную битву минувшей войны.

На ступенях парадной лестницы Церетели расстелил бронзовую триумфальную ленту, украшенную воинскими доспехами. С первого взгляда она не понравилась руководству стройки. По негласному распоряжению ленту, без ведома автора, начали… демонтировать. "Зачем железки на мраморе?" допрашивали художника. На моих глазах, чуть было не дошло до рукопашной с одним из начальников, не желавшим выполнять задание художника. Церетели уставал в те дни не столько от работы, сколько от бесконечных вмешательств чиновников разного калибра — от министра городского правительства до прораба. Каждый считал себя знатоком искусства. Не умея нарисовать кружок, исполнители пытались командовать творцом.

Чем ближе дело шло к завершению, тем сильнее зал Славы напоминал Георгиевский зал Большого Кремлевского дворца. Сходство придавали белокаменные доски с нанесенными на них именами Героев Советского Союза и полных кавалеров ордена Славы. Список из двенадцати тысяч фамилий начинался с Абаева, не щадившего живота ради Победы, ставшей вдруг ненужной. В том списке — солдаты всех национальностей. Масса русских имен — Антоновых, Борисовых, Волковых, Горбатовых, Ивановых. Без них не было бы Победы, а она есть. И дружба народов была на войне и на стройке. Это настолько очевидно, что даже не хочется конкретизировать, кто есть кто, выяснять и определять национальность Лужкова, Церетели, Ресина, Будаева, Мороза, Иоффе, Саркисова, — всех главных строителей.