Сотворение мира.Книга третья - Закруткин Виталий Александрович

А Роман вошел во вкус. Радуясь встрече с Андреем, оп дурачился, стал вдруг говорить с грузинским акцентом, обнимал Федосью Филипповну, тащил ее танцевать.

— Уймись ты наконец, — сказал Андрей, хлопнув брата по спине, — вон люди идут. Что они о тебе подумают?

К завтраку пришли приглашенные Андреем директор совхоза Ермолаев, главный агроном Младенов, молодой секретарь парткома Володя Фетисов. Связку вяленого рыбца приволок Егор Иванович. К небольшому обеденному столу пришлось подставить второй. Как положено в таких случаях, выпили за здоровье гостей, за их благополучное возвращение на Родину. Володя Фетисов, сгорая от нетерпения, первым стал расспрашивать Романа об испанских делах.

— Что я вам могу сказать? — Роман отодвинул налитую стопку, стал серьезным. — Коммунисты сделали все, что могли. Они не щадили себя, и легло их в боях немало. Беда в том, что республиканский лагерь иногда напоминал разорванный веник. Не было в нем железного единства. Социалисты тянули в одну сторону, анархисты в другую, троцкисты гнули свою линию, били республиканцев в спину, как это получилось в Барселоне. Вместо того чтобы вышвырнуть ко всем чертям старых генералов, а самых заядлых врагов перестрелять или хотя бы изолировать, многих из них оставили в армии, и среди этой шайки оказалось порядочно предателей.

Он помолчал, залпом выпил водку.

— Теперь Гитлер распояшется вовсю, — волнуясь, сказал Фетисов.

— Конечно, распояшется, — мрачно согласился Роман. — Вы бы посмотрели, что там вытворяли гитлеровские летчики. Они превратили испанские села и города в полигоны для испытания своих самолетов. На бреющем полете в укор расстреливали стариков, женщин, детей, забрасывали бомбами мирные деревни, разрушали и сжигали все дотла.

— В Испании в интернациональных бригадах были болгары? — спросил Младенов.

— В этих бригадах воевали честные люди чуть ли не из всех стран Европы и Америки, — сказал Роман. — Были, конечно, и болгары. Я знал многих командиров, которые приехали в Испанию помочь республике. Это были болгары-коммунисты, и воевали они отлично, потом, так же как все, оказались в концлагерях. Ведь возвращаться в Болгарию они не могли, там бы с ними быстро расправились…

Завтрак затянулся. Давно не видя Романа, Андрей глаз с него не сводил, заметно гордился братом, радовался тому, что Роман остался жив. Леся, в свою очередь, внимательно всматривалась в старшего брата мужа. Видно было, что Андрей ей понравился.

Первым поднялся из-за стола Ермолаев.

— Пора и честь знать, — сказал он. — Спасибо за угощение, мы пойдем, а братья пусть поговорят после разлуки.

Захмелевший Егор Иванович обнимал Андрея, настойчиво бормотал:

— Давай, Митрич, хоть одну зорьку посидим на озере. Там утвы невпроворот. У меня на Лебяжьем каечка прихоронена с веслами. Бери с собой братеника, ружьишко мы ему добудем.

— Хорошо, Егор Иванович, мы обязательно поохотимся, — заверил Андрей. — Пусть только Роман отдохнет с дороги.

Когда все ушли, Андрей с Романом сели во дворе на завалинке, закурили. Роман помолчал немного, потом тихо спросил:

— Ну а как у тебя с Елей?

Андрей пожал плечами, затоптал недокуренную папиросу.

— Я и сам ничего не могу понять, — сказал он. — Не хочет она переезжать в Дятловскую. Говорит, что сын здесь превратится в деревенского неуча. Сама преподает где-то музыку.

— Что ж, ты так и будешь жить один?

— Силой же ее не потянешь, — хмуро сказал Андрей. — Потом, это тоже надо понять, есть люди, которые не могут жить в деревне. Не потому, что они плохие или неприспособленные, а потому, что город для них родная стихия, там они чувствуют себя как рыба в воде. Такая и Еля. Она побыла у меня тут несколько дней, так на нее жалко было смотреть, ходила как неприкаянная.

Роман с сожалением посмотрел на брата, невесело усмехнулся:

— Интересная история. Значит, любовь, как говорится, на расстоянии? Ну да мое дело маленькое. Люди вы взрослые, разберетесь сами. Скажу только, что нашим старикам не по душе твоя жизнь. Мать плачет, говорит, что добром это не кончится.

— Ты успел побывать в Огнищанке? — спросил Андрей.

— Конечно, — сказал Роман. — Из Москвы мы с Лесей сразу поехали туда, побыли там четыре дня.

— Как отец?

— Ему немного лучше, стал ходить с палкой. — Роман помолчал, повернулся к Андрею: — У них в Огнищанке есть одна новость.

— Какая новость? — спросил Андрей.

— Дня за три до моего приезда они получили письмо от Таи.

— Ну и что?

— Тая пишет, что ее неожиданно вызвали в НКВД и долго расспрашивали о дяде Максиме, потом попросили, чтобы она показала все письма, полученные от него из Франции и из Испании, причем предупредили, чтобы письма были с конвертами. Видимо, хотят по почтовым печатям установить, из каких городов дядя Максим писал Тае.

Чувство тревоги охватило Андрея. Постукивая пальцами по колену, он тихо сказал:

— Странно… Чего это они вздумали интересоваться дядей?

— Больше того, — сказал Роман, — следователь, который вызывал Таю, осторожно намекнул: если вы, дескать, будете с нами откровенны, то мы дадим вам возможность повидаться с вашим отцом. Понял?

— Здорово! — опешил Андрей. — Так что ж, выходит, дядя Максим в Советском Союзе?

— Если верить тому другу, который вызывал Таю, то, значит, Максим Мартынович не только в Советском Союзе, но и посажен за решетку, — сказал Роман. — Иначе бы он обязательно приехал к Тае. Чего ж ему скрываться от родной дочки?

— Да, ты прав, — согласился Андрей. — Во всяком случае я не могу поверить, что он появился здесь как враг. По-моему, дядя Максим, насколько я его помню, на какую-то подпольную вражескую возню, на пакости исподтишка не способен. Это не в его характере.

— Поживем — увидим, — неопределенно сказал Роман. — Может, в НКВД узнали, что Тая получала заграничные письма, отвечала на них и решили на всякий случай поинтересоваться ею.

Андрей поднялся.

— Хочешь, пойдем посмотрим наш совхозный сад, я уже не был там два дня… Надо наведаться.

— Давай, давай, глянем на твое детище, — сказал Роман, — надо же мне узнать, к чему ты тут привязан.

Вечерело. Солнце еще не зашло. Огненным полукругом оно опускалось за горизонт. Высокие скирды соломы на займище отбрасывали длинные тени. На ближних озерах крякали утки. По проселку, подгоняемое всадником, брело стадо коров. Со всех сторон тянуло вечерней свежестью. Братья шли рядом по скошенному, уже зеленеющему отавой лугу.

— Хорошо у вас, тихо, — сказал Роман. — А я за последний год отвык от тишины. У нас там день и ночь гремело. Но человек ко всему привыкает. Привык и я…

Перешли поросший терновником овражек. Из-под густого куста сухой полыни выскочил испуганный зайчонок и без оглядки понесся, огибая покатый курган.

— Вот наш сад, — сказал Андрей.

Ровные ряды подвязанных к кольям деревцев уходили вдаль, и конца их не было видно. Крона каждого деревца, бережно и аккуратно подрезанная, была покрыта сочными молодыми листочками, которые еще не тронула осенняя желтизна, и они, освещенные косыми лучами заходящего солнца, нежно зеленели; стройные стволики были побелены, они розово светились. На чисто прополотой черной пахоте междурядьев стояли окрашенные в разные цвета ульи, на их летки беззвучно опускались запоздалые пчелы. В ровной борозде, отделяющей сад от луга, на металлических прутьях высились белые жестяные таблички, на которых темнели четкие надписи: «Ренет Симиренко», «Кальвиль снежный», «Пармен зимний золотой», «Бойкен», «Пепин лондонский», «Розмарин».

— Эта клетка засажена поздними сортами яблок, — сказал, любуясь садом, Андрей. — Мы построим для них большое хранилище и будем снабжать плодами город и станицу зимой. А там дальше посажены осенние и летние сорта. Еще дальше — груши, сливы, черешни, вишни. Есть у нас и ягодники.

— Молодцы! — Роман не удержался, обнял Андрея. — Молодцы! Будет не сад, а чудо! Саженцы подобраны деревце к деревцу, и чистота кругом такая, что диву даешься.