Путь в Беловодье - Роман Буревой

Роман разжал пальцы.

– Казик! – сдавленно выкрикнула Лена и рванулась к двери.

Колдун заступил ей дорогу. Она попыталась его оттолкнуть, не смогла. Ударила кулаком в грудь. Он схватил ее за руки. Он не слышал в тот миг ее мысли – не хотел.

– Пусти! – Она яростно вырывалась.

– Пока Алексей там, в кабинете, вам ничто не грозит. Ни ребенку, ни тебе.

– Врешь!

– Клянусь водой!

– Вы все, все врете! И Гамаюнов твой! И ты! Сволочь! Пусти!

Он разжал пальцы, и она рванулась наверх, в спальню, к ребенку. Сейчас кинется собирать вещи. А может, так и лучше? Что, если колдовская защита не выдержит? Тогда Стен вмиг их прикончит – и жену, и ребенка. Впрочем, если вырвется, то никакие километры, их разделяющие, не спасут – все равно достанет.

– Роман! Тут тебе звонят. – Тина приоткрыла дверь в гостиную.

– Кто?

– Слаевич. Сказал, что у него звездный час намечается. Вот-вот грянет. Он Чудодею позвонил, а тот ушел куда-то. Слаевич тебя зовет. Срочно!

– Скажи, что сейчас! – пообещал Роман и кинулся со всех ног из дома.

Слаевич был единственным, о ком точно было известно, что он “обручен”.

Из всех темногорских колдунов один Слаевич числился не самовластным колдуном, но лишь спонтанным. Бывали дни – и немало, – когда никакого колдовского дара у него не обнаруживалось. И жил он в такие дни, как все. Пил, как другие, ел, курил и на людей не смотрел ослепшим внутренним оком. В такие дни простой человек, без дара, мог легко его обмануть.

Но случались дни, когда он почитал себя самым могущественным колдуном в Темногорске. Тогда он излечивал не только насморк, лишай, волчью пасть, эпилепсию и сколиоз, но и слепые от рождения у него прозревали, глухие начинали слышать, потерявшие память вспоминали все до последней мелочи. В такие дни излечивалась лейкемия и раковые опухоли третьей и даже четвертой стадии распадались и исчезали без следа вместе с метастазами.

Но таких “звездных” дней в году набиралось у Слаевича от силы семь. И еще десятка три набиралось дней, когда чудесная сила шла “с мутью”, – то были дни для излечения экземы и заикания. Но ради этих пяти или семи сумасшедших дней и жил Слаевич. А другие его не интересовали. Других он даже и помнить-то особо не хотел. То был временной мусор, шлак. Как в любой жизни, мусора всегда в избытке.

Прежде Слаевич учительствовал. То есть жил вроде как с целью, но мерзко. Работа раздражала, плата нищенская. Халтурить было стыдно, а хорошо работать – невмоготу. Пил Слаевич много, в долг занимал у кого попало – то есть кто даст. Раз по пьяни свалился в канаву и чуть не утоп. Хорошо, Роман Вернон проходил мимо и его из той канавы вытащил.

А на другой день случился у Слаевича впервые звездный час.

Весенний день, когда снизошло на него откровение, Слаевич запомнил поминутно. Вернее, не с самого утра – не яичницу подгорелую и кусок засохшего хлеба да спитой чай и не ругань с соседкой… Нет, это сберегать в памяти не стоило. А запомнил Слаевич все с того мига, как уселся он на подоконник, к раме спиной привалился и мир Божий стал обозревать. Солнце светило ярко и жарко по-летнему, а деревья вокруг стояли голые, и стыдно было почему-то на их наготу пялиться. Сад под окнами был перекопан – соседка готовилась пересаживать кусты и яблони. И черная жирная земля лежала как наре-занный ломтями хлеб и парила. И вот глядел учитель на приготовленную для дерева яму, и вдруг что-то ударило Слаевича под ребра. Соскочил с подоконника, кинулся к буфету, схватил две восковые свечи, сунул в карман и во двор побежал. Отчаянно щелкая умирающей зажигалкой, поджег свечи и в землю воткнул. Что он в те минуты, пока свечи горели, шептал, о чем молил, не запомнилось. Что-то губы болтали – на то они и даны человеку, чтобы вечно друг о дружку шлепать да воздух выдыхать. И, шепча только что придуманные заклинания, Слаевич стал втирать себе в бок влажную черную землю. И вдруг будто когтями у него заскребло внутри, будто там кто-то живой был и ворочался. В тот миг видел он себя насквозь – сосуды, залепленные холестериновыми бляшками, дряблые мышцы и, главное, – печень, уже совершенно ни на что не годную. Слаевич хватал пригоршнями сырую землю и втирал ее в кожу. Уже много времени спустя Слаевич понял, что в те минуты он себя от цирроза печени вылечил.

А на следующий день дар его пропал, чтобы вернуться только спустя два месяца.

И стал Слаевич жить от одного своего звездного часа до другого. Возвращение силы он чувствовал всякий раз за несколько дней – начинало его будто мотать из стороны в сторону, на месте не сиделось, и все влекло куда-то, а куда – неведомо. Пил он много в такие дни, но водка не приближала звездный час и не отдаляла. А перед звездным днем и не пьянила, пустою делалась – хлебал он ее стаканами, будто воду горькую. Зато в избранный день тревога вмиг пропадала, и открывалось Слаевичу поле – да не земное, а небесное. Не земля перед ним лежала, а гряды облаков, и росли на той пашне не злаки, а золотые лучики-копья, и шел он, и собирал их, и чем больше собирал, тем большее мог потом учудить.

Сила его обычно редко держалась до вечера – часа через четыре или пять она уже иссякала. Но того, что успевал он натворить в эти часы, хватало на многие и многие легенды…

Если звездный час земляного колдуна совпадал с днем посева, редис или морковь удавались в тот год необыкновенные. Каждая морковина с соседкиного огорода весила не меньше килограмма и сладкая была, как сахар. А редиска во всем Темногорске вырастала размером с кулак, и ни одной пустой или рыхлой, “ватной”, – напротив, плотная, сочная, с приятной горчинкой, и лежать могла неделю или две в кладовке, и не вяла. Во время сбора урожая Слаевич обходил жителей Темногорска, наделенных участками, и домой возвращался, катя на тележке овощную добычу. Однажды звездный час совпал с цветением яблонь. И хотя синоптики предсказывали похолодание, заморозков в округе не случилось. Напротив, было тепло по-летнему, и яблони в тот год отцвели без всяких оказий, ни медяница, ни тля не тронули деревья. Осенью была одна забота – подпирать отягченные ветви да собирать в корзины и мешки антоновку и штрифель. И это в тот год, когда по всей области яблоневый цвет морозом хватило. Яблок осенью Слаевичу навезли столько, что складывать было некуда. Подвал, чердак, пристройка – все было завалено яблоками и заставлено бутылями с сидром.

Жизнь такая необыкновенно Слаевичу нравилась. Можно сказать – истинно его, подлинная жизнь: три месяца гуляй, три дня работай. Гулянка воспринималась тоже как часть многотрудной работы, причем не менее важная.

О том, что приближается звездный час, страждущие узнавали каким-то особым чутьем и за несколько дней начинали осаждать дом колдуна. Ведь час мог наступить в любое время – хоть в полночь, хоть ранним утром – тут не подгадаешь. Вот и сейчас человек пять или шесть явились засветло. Ждали. Знали. Грядет час.