Имидж старой девы - Елена Арсеньева

Ну полные идиоты! Любой ребенок знает, что вручную контейнер не поднимешь. Для того в мусоровозке имеется специальный механизм. Или он вышел из строя? Или эти дилетанты не знают, как им пользоваться? Но ведь пупок развяжется даже у тяжелоатлетов – затаскивать эти ящики в кузов. А эти два волонтера явно не похожи на штангистов. Второй – еще худо-бедно, у него есть хоть какой-то намек на мышцы, а первый – вообще доходяга…

Почему-то они протаскивают контейнер в обход мусорки. Потом вдруг оставляют его в покое и кидаются куда-то в сторону. Потом я слышу странный звук, напоминающий хлопок бутылки шампанского. Потом – какую-то возню и громкое шуршанье пластикового пакета. Еще один хлопок – где-то закрылась дверца. Мусорщики появляются из-за своей машины. Они и впрямь волокут большущий черный пластиковый пакет. Отнюдь не пустой, а плотно набитый. Чем? Неужели мусором? Не пойму, где они его насобирали?!

И тут… тут происходит нечто вовсе несусветное. Мусорщики на минуту оставляют свою ношу, потом споро наклоняют контейнер и высыпают из него весь мусор на мостовую.

Ничего себе, работнички! Хамство, ну и хамство!

Я делаю рывок, пытаясь выскочить в дверь и немножко покачать права, но Бертран перехватывает меня в полете и стискивает так, что, чудится, ребра начинают трещать. Я выдыхаю, а вдохнуть не могу, но ему на это как бы наплевать: не отпускает. И я вынуждена, натурально не дыша, смотреть, как эти придурки в зеленой униформе не без усилия запихивают в опустевший контейнер тот черный пластиковый мешок, который откуда-то притащили, а потом, как по команде, разворачиваются – и дают ходу к кабине. Вскакивают в нее, захлопывают дверцы – и мусоворовозка рысью берет с места, исчезнув с таким проворством, словно это не грузовой мастодонт, а гоночный автомобиль. А контейнер, который они вытащили на мостовую, вообразите, так там и остается!

Наконец-то Бертран разжимает стальные тиски своих рук, но у него и в мыслях нет принести мне извинения. Он просто-напросто отодвигает меня с дороги, рывком распахивает дверь и выбегает на мостовую.

Господи! А если Фюре все же сидит в своем «Ситроене»?! Я снова перестаю дышать – на сей раз от страха за Бертрана. И так, не дыша, выскакиваю вслед за ним на улицу.

И что же я вижу?

Дверца «Ситроена» приоткрыта. Судя по тому, что Бертран стоит рядом совершенно спокойно, в машине никого нет. Наконец-то я могу перевести дух! Впрочем, Бертран смотрит не в салон – он наклонился и рассматривает какое-то пятно на асфальте. Темное такое пятно, маслянисто поблескивающее в свете фонаря. Постепенно я замечаю и еще кое-что: от этого большого пятна тянется россыпь маленьких пятнышек. Они, как следы, приводят нас к контейнеру, который возвышается среди горы нагло раскиданного мусора. Бертран какое-то мгновение смотрит на контейнер, потом откидывает его крышку. Заглядывает туда – и тотчас отшатывается назад.

– Что там? – спрашиваю я.

Он молчит. И от этого молчания мне снова становится страшно.

Хотя чего бояться? Мусорщики сунули в контейнер черный пакет с… чем? С мусором? Или…

И вдруг до меня доходит, что находится в этом пакете. Да-да, именно что , а не кто , потому что одушевленное местоимение вряд ли применимо к абсолютно неодушевленному предмету, каким теперь является мертвое тело Бонифаса Фюре…

Бертран захлопнул крышку, достал из кармана мобильник и вызвал полицию. А потом схватил меня за руку и снова потащил в подъезд.

– Нечего тебе делать в комиссариате, – буркнул в ответ на мои протесты, вталкивая меня в лифт и не без усилия втискиваясь следом (лифт в нашем доме похож на бархатную коробочку для духов, но помещается туда только одна бутылочка, две – с большим трудом.). – Я сам объяснюсь, сам отвечу на все вопросы. Вот провожу тебя – и спущусь, исполню свой долг законопослушного гражданина. Скажу, случайно проходил мимо – как-никак моя контора рядом, авось поверят.

– А как я узнаю, что с тобой все в порядке? – встревоженно спрашиваю я.

Лифт останавливается.

– Позвоню, – обещает Бертран, открывая передо мной дверцу.

– В любое время, слышишь? В любое время ночи! – Я оборачиваюсь, хватаю его за руку. – Обещаешь? А то я не усну!

– Хотел бы я этим воспользоваться… – выдыхает Бертран мне прямо в губы.

Я уже упоминала, что мы как раз стояли напротив нашей квартиры: Бертран – в лифте, я – на площадке? И это не мешало нам упоенно целоваться. Но надо же такому случиться, чтобы Морис именно в этот миг проходил по коридору мимо входной двери! Что ему там почудилось, не знаю, только он распахнул двери настежь… И разумеется, Маришка, которая моталась по квартире туда-сюда с нашей неугомонной аяйкой, тоже оказалась тут как тут.

И она тоже увидела нас с Бертраном…

Немая сцена в «Ревизоре» показалась бы просто оглушительным воплем по сравнению с тишиной, которая воцарилась в эту минуту! Замолчала даже Лизонька!

Правда, ненадолго. Через мгновение она снова подняла крик. Такое впечатление, что ее до слез огорчило исчезновение Бертрана, который немедленно канул вниз вместе с лифтом.

Из дневника Жизели де Лонгпре,

14 мая 1814 года, Сен-Ле

Сегодня в Париже назначена торжественная панихида по казненным во время террора королю и Марии-Антуанетте. Все союзные коронованные особы должны присутствовать. Естественно, там намеревался появиться и граф Прованский. Однако именно сегодня Гортензия хотела отпраздновать свой новый титул герцогини. Она пригласила в Сен-Ле мать, брата – принца Евгения – и царя Александра.

И он приехал в Сен-Ле, скандализировав этим весь двор. Приехал один, без князя Беневентского, который, само собой понятно, не мог оставить в такой день своего нового хозяина – графа Прованского. И Мадам восприняла это как знамение. Во-первых, русский император открыто выказал ей и Гортензии свое предпочтение. Во-вторых, она решила воспользоваться отсутствием Талейрана. И…

А началось все с очередного букета фиалок, который ей преподнес император, посетовав, что их время отходит: все-таки май на дворе.

– Я очень странно чувствую себя, – сказала Жозефина. – Любовь к этим цветам вдруг превратилась во мне в какую-то болезненную потребность. Я желаю каждое утро, просыпаясь, видеть рядом свежий букет. Это вселяет в меня надежду, что наступающий день будет счастливым. У меня мрачные предчувствия, сир… Мне кажется, я не увижу наступления лета. Но пока день начинается с букета фиалок – я буду жива!

– Господь с вами, Мадам! – воскликнул император. – Какие ужасные вещи вы говорите! Я понимаю, что фиалки имеют для вас огромное значение, но все-таки нельзя ставить свою судьбу в зависимость от этих недолговечных цветов.

– Они связаны не только с моей судьбой! – мягко улыбнулась Мадам. – Я хочу рассказать вам одну историю… Давно собиралась, но рада, что дождалась сегодняшнего дня. Именно сегодня, когда в Париже служат мессу по невинно убиенным Людовику и Марии-Антуанетте, уместно говорить о судьбе их сына.

– Несчастный ребенок! – вздохнул император. – Хотя ему и не привелось окончить жизнь на эшафоте, он разделил трагическую судьбу своей семьи. Никто не знает, где его могила…

– Разумеется, – кивнула Жозефина. – Потому что ее нет. Не может быть могилы у живого человека!

Я давно не видела на чьем-либо лице такого изумления, каким осветилось лицо императора!

– Что вы имеете в виду, Мадам? – спросил он осторожно. – До меня доходили какие-то смутные слухи о спасении дофина… неужели вы тоже поддерживаете их?

И тогда Мадам рассказала ему все с самого начала.

Когда она вышла из заключения, жизнь ее переменилась самым волшебным образом. Она стала подругой всемогущего в то время Поля Барраса. Символом возрожденных надежд и удачи для нее стали фиалки. И вот однажды, в марте 1795 года, она появилась у ворот Тампля и умолила передать букет роскошных фиалок одному узнику страшной тюрьмы. Этим узником был дофин Людовик Семнадцатый. В свое время он страстно любил фиалки, и страсть эта была известна всем.

Мадам не просто так решила передать этот букет узнику. В то время уже начал составляться план освобождения принца, и Жозефина захотела дать ему знак надежды. Такой же, какой некогда получила сама.

В заговоре участвовало несколько человек, но душой его были Мадам и ее Поль Баррас. Всем известно, что охранником дофина был очень жестокий и тупой человек по имени Симон. Однако мало кто знает, что Жозефина не без труда устроила на место этого выродка своего собственного слугу, уроженца Мартиники, откуда и сама была родом. Слуга был слепо предан ей. С его помощью удалось подменить дофина чахлым, золотушным, недоразвитым ребенком, который и умер в тюрьме. Между тем дофин был тайно вывезен из Тампля и передан на попечение некоей мадам Жубер, уроженки Монжура. Воспитательница увезла его сначала в Бретань, а потом вместе с ним вернулась в Вандею. Она скрывалась так тщательно, что даже люди, заинтересованные в судьбе дофина, потеряли его след. Иногда то Баррас, то Жозефина получали тайные известия о том, что юный принц жив и здоров, посылали туда деньги, так что лишь они знали, где его искать. А теперь об этом знала одна лишь Мадам.