Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин

— Райна, — сказал Марюс, — подожди. Сейчас мы уйдём.

Прижав тыльную сторону ладони к губам, Танюшка молча смотрела, как под наклонившимся полыхающим частоколом в багряных и чёрных тенях быстро и страшно перемещаются две лязгающих сталью фигуры. В левой руке Марюса — опущенной по телу — алым сверкал длинный и широкий, чуть изогнутый нож. Марюс не бил им, но этот нож был страшным — отблески пламени косо ложились на его перекошенное лицо, на искривлённый рот, выплёвывавший при каждом ударе: «Ыарх!.. Ыарх!.. Ыарх!..»

«Звиаг!.. Звиаг!.. Звиаг!..» — отзывалась, брызжа искрами, сталь. Левую руку Олег держал за спиной. Удары и отбивы были молниеносны. Нет, совсем не так дрался Олег на дорожке — как раньше это видела она. Общим осталась лишь быстрота.

Олег стремился убить. Даже с немцем он дрался не так на том поединке. «А ведь это… из-за меня! — поняла Танюшка и, ощутив странную гордость, выругала себя: — Дура, эгоистка чёртова! Он же жизнью рискует! По-настоящему!»

Отскочили. Марюс вдруг превратился в чёрно-алый волчок, страшно вскрикнула сталь. Танюшка закусила губу — широкий нож мелькнул у живота Олега, но из-за его спины выметнулся кулак в перчатке с зажатым шведским хватом дагой — выбитый нож полетел по воздуху и со стуком вонзился в горящие брёвна. Дага перевернулась по-испански — и пропахала кровавую черту по правому боку литовца, снизу вверх. Марюс отскочил, сгибаясь, прижимая к располосованному боку локоть, меч его опустился.

Олег нанёс страшный удар — отвесный, сверху вниз. Марюс вскрикнул — меч вылетел из его руки, выбитый попаданием выше эфеса. Палаш Олега упёрся в горло Марюса — под челюсть — и поднял литовца на ноги. Несколько шагов назад — Олег напирал, заставляя Марюса пятиться.

— Дай мне поднять меч, — услышала девчонка голос литовца.

— Не нужен он тебе, — Олег довёл Марюса до частокола — брёвна пошатнулись, посыпалась горящая щепа; Олег на миг отстранился, и Марюс, пригнувшись, молнией бросился на него, ударил плечом в живот, свалил. Они вместе покатились по склону. Частокол, с натужным скрежетом выдрав из земли основание, рухнул в облаке легких искр, метнувшихся в небо. Если бы не Марюс — так подумать! — пылающая масса прихлопнула бы обоих, как мух…

Марюс был сильнее, но быстро слабел от раны. Дагу Олег потерял, однако в какой-то момент, действуя ногами, как кот в драке лапами, отшвырнул пытавшегося задавить его весом Марюса, прыгнул сверху — плашмя, как на мягкий матрас, — а в правой руке мелькнул быстро выхваченный метательный нож. И исчез — Танюшка не сразу поняла: Олег ударил ножом с такой быстротой и силой, что рука стала невидимой. Ноги Марюса дёрнулись. Олег оттолкнулся рукой от земли и, тяжело встав, начал замедленными движениями растирать лицо обеими ладонями.

Он не видел того, что видела Танюшка. Как Райна, вырвав из упавшего бревна нож Марюса, вонзила его себе в грудь обеими руками. Постояла и рухнула навзничь.

Олег не обернулся.

Раскинув стынущие руки,Не видя неба в серой мгле,Уже на том краю разлукиУбитый мальчик на земле.

Он, может, сам во всём виновенИ получил, что заслужил —Но ток живой, горячей кровиНе дрогнет больше в руслах жил.

Пусть оправдают. Пусть осудят.Ему едино. Он ушёл.Теперь отгадывайте, люди,Кому с ним было хорошо…

А он не может оглянутьсяИз-за последнего углаИ обмереть, и ужаснутьсяСвоим чудовищным делам.

Нам словно мало тех напастей,Что посылают небеса —С какой неодолимой страстьюСебя двуногий губит сам!

Пока ты жив — ещё не поздноНачать с начала бренный путь.Там, наверху, сияют звёзды.Там, дальше — есть ли что-нибудь?

Дано ли будет нам обратноСойти во славе бренных тел,И смыть всю грязь, и выжечь пятна,Что в этой жизни не успел?

Иль, может, вправду наше семяБессмертным спит в кругу планетИ ждёт, когда наступит время,И прорастёт… А если — нет?!

А вдруг в последний раз, не в первыйВершится жизни кутерьма —И впереди лишь тьма и черви,А рай и ад — игра ума?!

А вдруг не будет ни возврата,Ни похвалы, ни укоризн, —Куда, зачем, на что потратилОдну-единственную жизнь?!

У Лешки погиб один человек. У нас убитых не было, даже серьёзно поцарапан никто не оказался. И в плен никто не попал — из прибалтов. Зря беспокоился о девчонках Сергей. Они не вышли из горящего форта.

Вот и решение проблемы, думал я, сидя на бревне, дымившемся с одного конца. Я устал так, что даже язык не ворочался. Начинало рассветать, а мне больше всего хотелось спать, спать и спать. Я смотрел, как ребята Лешки хоронят своего убитого у тех самых кустов, где мы с Танюшкой стояли перед штурмом. Трупы прибалтов бросали туда, где всё ещё горел хороший огонь, и я подумал, что впервые чувствую, как пахнет горящий человек. Сколько раз читал в книжках… Вот он, этот запах, сопровождающий нередко описания приключений, про которые так интересно было читать… Противный? Да нет, сладковато-удушливый, вот и всё — а горло сжимает, только когда задумаешься, что это горит.

Ни в одной книжке не написано, какое безразличие и какая усталость наваливаются на того, кто остался жив после очередного приключения.

У подошедшей Танюшки в руке был мокрый платок. Я сперва не понял, что она хочет делать, а она, присев рядом, начала стирать с моего лица копоть. Очень аккуратно и… нежно. Да, нежно. Я немного расслабился и почти замурлыкал. Мне очень хотелось сказать Танюшке что-нибудь приятное и значительное — но, встретившись взглядом с глазами Танюшки, я промолчал. Зачем говорить, когда и так всё ясно?

Подошёл Лешка. Я с неудовольствием покосился на него, потому что Танюшка встала. И встал сам.

— Ты его убил, — почти обвиняющим тоном сказал Лешка. — Ты убил Марюса.

— Та девчонка, которую изнасиловали и убили, — я оперся ладонью о дерево, — она была твоя девчонка?

Лешка вскинул голову, и я поразился (и испугался!) тому, как сверкнули его глаза.

Раньше я и про такое читал только в книжках.

— Ты догадливый, — нейтрально сказал он.

— Тогда ты поймёшь, — не обратил я внимания на его реплику, — почему я его убил… Скажи, — продолжал я, — тебе встречались негры, которые говорят по-русски?