Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1 - Николай Корнеевич Чуковский

из Ленинграда? — подумал Лунин. — И без сопровождения, один. На таком безоружном тихоходе повстречать над озером „мессершмитт“ радости мало… — Он вспомнил, что Уваров летает на У-2.— А вдруг это Уваров?»

Лунин взошел на крыльцо, почистил ноги еловым веником и поднялся в столовую. Обычно за завтраком он встречался в столовой с Проскуряковым и Ермаковым, но на этот раз столовая оказалась совсем пустой. Он с удивлением убедился, что ему предстоит завтракать в полном одиночестве.

Хильда подала ему завтрак.

— Еще никто не завтракал, — сказала она. — Комиссар дивизии прилетел, и все пошли встречать его на аэродром.

Лунин всегда радовался встречам с Уваровым, потому что Уваров был очень ему интересен. Встречался он с ним в землянке Рассохина или в летном кубрике в присутствии двух-трех очень близких людей и разговаривал попросту, почти как с равным, без всякой торжественности. Здесь же дело было совсем другое: здесь находился полк, и в полк этот прибыл комиссар дивизии, естественно, что встреча должна была носить вполне официальный характер. Здесь Уваров — не хорошо знакомый, близкий человек, а начальник; и Лунин, который терпеть не мог лезть на глаза начальству ни до войны, ни теперь, заторопился, чтобы поскорей позавтракать и уйти.

Прилет Уварова отчасти даже встревожил Лунина. Если Проскурякову и Ермакову известно что-нибудь о вчерашних похождениях Серова, так появление комиссара дивизии только к худшему. Командование полка нетрудно было бы уговорить посмотреть на проступок Серова снисходительно, но в присутствии такого высокого начальства они, пожалуй, не осмеляться выгородить его.

Наскоро поев, Лунин, как всегда, направился к техникам своей эскадрильи, а от них — в ПАРМ. Проведя в ПАРМе около часа, он вышел оттуда вместе с Деевым, который торопился на комсомольское собрание, происходившее в избе, где жили мотористы.

— Ко мне сегодня заходил Серов, — сказал Деев.

— Когда? — удивился Лунин.

— Когда вы завтракали.

Деев чуть-чуть усмехнулся, и по этой усмешке Лунин понял, что Серов, проснувшись, сразу пошел к парторгу и рассказал все.

— Что же вы ему сказали?

— Я? — переспросил Деев. — Ничего. А что ему сказать? Он сам не хуже меня понимает. По-моему, пустяки. Такой не сопьется. Здесь другое плохо…

— Другое? — спросил Лунин.

— Тоскует он очень, — сказал Деев. — Дела у него нет сейчас. Без дела с тоской сладить трудно…

Шагов десять прошли они молча. Потом Лунин спросил:

— А Ермаков знает?

— Да мы с Ермаковым еще ночью знали.

— Ну и как он?

— Ермаков насчет пьянства крут. Не терпит.

— Что же будет?

— Он доктора уже с утра к себе вызвал.

— Только доктора?

— Только доктора. Затеял-то ведь все доктор… Ермаков решил доктора разнести.

— Разнес?

— Не успел. Прилетел Уваров, и все отложилось.

— А Уварову скажут?

— Не знаю.

Деев еще рассказывал, а Лунин уже смотрел на Уварова, который стоял у крыльца избы мотористов и поджидал их обоих, издали им улыбаясь.

— А, Константин Игнатьич, — сказал он, когда они подошли к крыльцу, и пожал руку сначала Лунину, потом Дееву. — Нет уж, заходите, мы вас не отпустим. Тут одного из ваших мотористов в комсомол принимают.

Смотря в приветливое, веселое лицо Уварова, Лунин и сам повеселел. Он вовсе не думал идти на комсомольское собрание, но теперь с удовольствием вошел в эту большую, полную махорочного дыма избу, где со всех сторон на них глядели молодые, огрубевшие от мороза и ветра лица. Комсомольцы эскадрильи — главным образом мотористы и несколько молоденьких техников — сидели на всех нарах и лавках.

— Не вставайте! Сидите! Продолжайте, — сказал Уваров. — Здравствуйте, здравствуйте! — и тихонько присел в углу вместе с Луниным и Деевым.

Посреди избы стоял Иващенко — моторист, обслуживавший самолет Серова, большой плечистый парень девятнадцати лет. Его принимали в комсомол, и он волновался. Крупные капли пота текли по его красному лицу. Не зная, куда деть могучие руки с толстыми коричневыми пальцами, он, с трудом находя слова, рассказывал свою коротенькую и простую биографию.

Когда он кончил, комсорг эскадрильи, молоденький техник, одновременно и польщенный и встревоженный присутствием комиссара дивизии на собрании, предложил задавать вопросы. Все молчали — они слишком хорошо знали Иващенко, и им казалось, что спрашивать его не о чем.

И вдруг Деев попросил разрешения, задать вопрос.

— Сколько вылетов с начала войны сделала машина, которую ты обслуживал? — спросил он.

— Двести два, — ответил Иващенко.

— А сколько раз она возвращалась, не выполнив боевого задания?

— Ни разу.

Иващенко отвечал с откровенной гордостью. Всем было ясно, что, если летчик Серов на своем самолете за полгода такой войны мог вылететь двести два раза, значит, у него хороший моторист. И все поняли, что Деев задал свои вопросы не потому, что он не знал числа вылетов, а для того, чтобы комиссар дивизии услышал: двести два вылета и ни одного невыполненного боевого задания. Пусть комиссар дивизии увидит, какой дельный народ вступает в комсомол у них в эскадрилье!

Иващенко приняли в комсомол, и собрание закрылось. Лунин вместе со всеми вышел на крыльцо.

— Проводите меня немного, если у вас есть время, — сказал ему Уваров.

Они неторопливо пошли вдоль деревенской улицы.

— Я брожу здесь, с людьми разговариваю и все думаю о Рассохине, — начал Уваров. — Вас увидел и тоже о нем подумал. Я ведь много лет хорошо его знал. Учились вместе, потом служили вместе. Я всегда его уважал, но только за эту осень он по-настоящему показал, какой он человек. Большой человек, большой воин! Мы месяц назад представили его к званию Героя Советского Союза. Сегодня получил сообщение, что он уже Герой — посмертно…

— Ему теперь все равно, — сказал Лунин.

— Ему-то все равно, — согласился Уваров. — А вам разве все равно?

— Нет, мне не все равно, — сказал Лунин и почувствовал, что краснеет.

— И мне не все равно, — сказал Уваров.

Они дошли до столовой, но не остановились, а пошли по улице дальше.

— А вас я поздравляю, майор, — сказал Уваров.

— С чем? — удивился Лунин.

— Вы командуете лучшей эскадрильей полка.

— Эскадрильей, которой нет!

— Как — нет? Разве можно сказать про рассохинскую эскадрилью, что ее нет? Это до войны любую часть можно было расформировать и сказать, что ее нет. Каждое подразделение было таким же, как любое другое, и отличалось только номером. А теперь, после полугода этой войны, каждое подразделение имеет свою личность, свою судьбу. И, странное дело, мертвые продолжают жить в своих частях, продолжают учить и вести живых. Это удивительно, но это так. И вторая эскадрилья жива и будет жить. И не случайно, что ее командиром стали вы, а не кто-нибудь другой. Разве вам это не