Тайна болезни и смерти Пушкина - Александр Костин

Короче говоря, гадалка нагадала раннюю смерть, а Пушкин приближал ее как мог. Если нет разумных вполне материалистических аргументов в обоснование столь пессимистических настроений поэта незадолго до дуэли, то годится и мистика. Но Пушкин был не мистиком, а вполне сформировавшимся атеистом (афеем) и только к концу жизни начал торить дорогу к храму («Каменноостровский цикл» стихотворений), и смерть свою он не напророчил, а вполне сознательно приближал, основываясь на совершенно материалистических причинах.

23 мая 1836 года родилась младшая дочь Пушкиных – Наталья и ситуация вокруг ее рождения явилась как бы зеркальным отражением ситуации мая-июня 1835 года, связанной с рождением сына Григория, событием, как мы показали, которому приписывалось рождение стихотворений «Чудный сон…» и «Родриг» («На Испанию родную…»), а не связано ли написание «Чудного сна» с рождением Натальи? Для выяснения ответа на этот вопрос обратимся к событиям, предшествующим рождению младшей дочери. Через полмесяца после рождения сына Григория Пушкин обращается к графу А.Х. Бенкендорфу с просьбой отпустить его не несколько лет в деревню: «Ныне я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только беспокойство и хлопоты, а может быть – нищету в отчаяние. Три или четыре года уединенной жизни в деревне снова дадут мне возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия, которыми я еще обязан милостям его величества.

Я был осыпан благодеяниями государя, я был бы в отчаянье, если бы его величество заподозрил в моем желании удалиться из Петербурга какое-либо другое побуждение, кроме совершенной необходимости. Малейшего признака неудовольствия или подозрения было бы достаточно, чтобы удержать меня в теперешнем моем положении, ибо в конце концов я предпочитаю быть стесненным в моих делах, чем потерять во мнении того, кто был моим благодетелем, не как монарх, не по долгу и справедливости, но по свободному чувству благожелательности возвышенной и великодушной.

Вручая судьбу мою в ваши руки, честь имею быть с глубочайшим уважением, граф, вашего сиятельства нижайший и покорнейший слуга». То есть, он повторяет попытку годичной давности покинуть Петербург, будучи на сто процентов уверенным, что ему в этом откажут. В конечном итоге так и случилось, но ему удалось получить государственную ссуду в 30 тысяч рублей для уплаты долгов, сроки погашения которых истекли.

Получив отказ на свою просьбу от 1 июня 1835 года, Пушкин пишет графу А.Х. Бенкендорфу второе письмо от 22 июля 1835 года: «В течение последних пяти лет моего проживания в Петербурге я задолжал около шестидесяти тысяч рублей. Кроме того, я был вынужден взять в свои руки дела моей семьи: это вовлекло меня в такие затруднения, что я был вынужден отказаться от наследства и что единственными средствами привести в порядок мои дела были: либо удалиться в деревню, либо одновременно занять крупную сумму денег. Но последний исход почти невозможен в России, где закон предоставляет слишком слабое обеспечение заимодавцу и где займы суть почти всегда долги между друзьями и на слово.

Благодарность для меня чувство не тягостное: и, конечно, моя преданность особе государя не смущена никакой задней мыслью стыда или угрызений совести; но не могу скрыть от себя, что я не имею решительно никакого права на благодеяния его величества и что мне невозможно просить чего-либо».

Николай I соглашается оказать материальную помощь Пушкину и на отпуск сроком на 4 месяца. Извещенный о резолюции императора на его письмо от 22 июля, Пушкин пишет третье письмо Бенкендорфу от 26 июля 1835 года: «Мне тяжело в ту минуту, когда я получаю неожиданную милость, просить о двух других, но я решаюсь прибегнуть со всей откровенностью к тому, кто удостоил быть моим провидением.

Из 60 000 моих долгов половина – долг чести. Чтобы расплатиться с ними, я вижу себя вынужденным занимать у ростовщиков, что усугубит мои затруднения или же поставит меня в необходимость вновь прибегнуть к великодушию государя.

Итак, я умоляю его величество оказать мне милость полную и совершенную: во-первых, дав мне возможность уплатить эти 30 000 рублей, и, во-вторых, соизволив разрешить мне смотреть на эту сумму как на заем и приказав, следовательно, приостановить выплату мне жалованья впредь до погашения этого долга».

Указ о выдаче ссуды в размере 30 тыс. рублей был подписан Николаем I 16 августа, о чем был проинформирован министр финансов Е.Ф. Канкрин. Одновременно Бенкендорф уведомляет управляющего Министерства иностранных дел К.К. Родофиникина о пожаловании Пушкину ссуды в 30 тыс. рублей «с тем, чтобы в уплату сей суммы удерживаемо было производящееся ему жалованье». В тот же день ему отправлено уведомление о предоставлении Пушкину отпуска на 4 месяца по распоряжению Николая I.

Пушкину предоставляется отпуск с 27 августа по 23 декабря 1835 года, однако сразу получить ссуду в полном объеме не удалось, поскольку с него удержали 10 000 рублей, полученных им заимообразно на издание «Истории Пугачевского бунта» и удержали около двух тысяч в качестве налога. Пришлось обратиться к министру финансов с просьбой о выплате всей ссуды. И лишь 30 сентября, когда Пушкин был уже в Михайловском, было принято решение о выплате всей суммы с рассрочкой уплаты всего долга (включая ссуду, полученную в марте 1834 года) на четыре года.

Расчет Пушкина полностью оправдался: нужно срочно оплатить долги чести, а поскольку он не собирался жить четыре года, то долг по полученной ссуде, оставшийся после его смерти автоматически будет «погашен» государством.

7 сентября 1835 года Пушкин уезжает в Михайловское, предполагая провести там всю осень. Сначала он посещает имение Вревских Голубово, а возвратившись в Тригорское, письмом от 14 сентября 1835 года извещает Наталью Николаевну, что: «Писать не начинал и не знаю, когда начну». Вдохновение не приходит, а беспокойство за будущее семьи, если его не станет, терзает душу поэта, о чем он пишет жене в письме от 21 сентября 1835 года: «…я все беспокоюсь и ничего не пишу, а время идет. Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим одни между четырех стен или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова кружится. А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Все держится на мне да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны. Что из этого будет, бог знает. Покамест грустно. Поцелуй-ка меня, авось горе пройдет».