Коготь дракона - Кейт Форсит

— Почему же не из душицы? — удивилась Изабо. — Я вижу, у вас прямо под дверью замечательный сад, а за девясилом придется тащиться в горы.

— Верно, — сказала пожилая женщина, метнув проницательный взгляд. — Но у меня большой запас девясила, еще с прошлого лета. Но я думаю, ты пришла сюда не за этим. Ты голодна? Похоже, ты несколько дней не ела досыта. А у меня как раз поспела похлебка.

От облегчения у Изабо закружилась голова. Она, не колеблясь, шагнула вперед.

— А твой конь не убежит, если его не привязать? — спросила знахарка.

Изабо покачала головой.

— О нет, он очень хорошо выучен, — ответила она, садясь в одно из кресел, стоявших перед очагом, и протягивая озябшие руки к огню.

Знахарка проворно сновала по крохотной кухоньке, ставя на огонь чайник, доставая чашки и миски, протирая ложки тряпочкой, и, не переставая болтала, что-то о тяжелой зиме, поздних заморозках и о том, как трудно ей стало собирать редкие травы и коренья.

Изабо позволила себе расслабиться, внезапно осознав, как она устала и проголодалась. Когда знахарка протянула ей чашку с чаем, она взяла ее и сделала осторожный глоток. Вкус чая был ей незнаком. Казалось, в ее теле не осталось ни одной кости. Знахарка подала ей миску, наполненную густой ароматной похлебкой. Изабо накинулась на еду.

— Так что же такая хорошенькая девушка делает в этих горах одна? — спросила знахарка, устраиваясь у очага. Отсветы огня заиграли на ее морщинистом лице.

— Иду на юг, — с набитым ртом пробормотала Изабо.

— Идешь на юг? И почему молодые люди так стремятся на юг — там нет ничего, кроме грязного города, сурового моря да пиратов. Должно быть, ты идешь в город на заработки? — Изабо кивнула. — Одна, с лошадью, на юг. — Изабо снова кивнула, вытирая миску кусочком хлеба и пытаясь отвести голодные глаза от котелка, все еще висевшего над огнем. — Разве у тебя нет родственников, которые о тебе беспокоятся? — спросила знахарка, забирая у Изабо опустевшую миску и вновь наполняя ее.

Теперь пришло время рассказать историю о старой бабушке, которая живет в горах. Она открыла было рот, но к собственному удивлению ответила:

— Нет, я никогда не знала своих родных.

— Они умерли, когда ты была маленькой?

— Нет, то есть… я не знаю. Я найденыш.

Изабо очень удивилась, что рассказала все это с такой легкостью. Она взглянула на знахарку, но ее морщинистое лицо было спокойно, черные глаза смотрели мимо Изабо — казалось, женщину гораздо больше интересует содержимое котелка. Тревога девушки рассеялась.

— Найденыш! Как интересно. Никогда еще не встречала человека, которого бы нашли. И кто же тебя нашел?

— Моя опекунша. Я называю ее бабушкой, но на самом деле она мне не родная.

— А где она живет? И как ее зовут?

— M-м… М-м… M-м…— попытавшись ответить, Изабо обнаружила, что язык ей не повинуется. Она снова попыталась. — Она живет…— и опять обнаружила, что не может говорить, а ее рука, поднявшаяся с колен, чтобы указать на горы, застыла в воздухе. Изабо попробовала еще раз, но ее губы почему-то никак не могли выговорить «Драконий Коготь». Через миг ее рука упала на колени. Она продолжила есть, изредка встряхивая головой, словно для того, чтобы избавиться от комариного звона в ухе.

— Ты живешь на торфяниках?

Изабо открыла рот, чтобы ответить «да», но услышала собственный голос:

— Нет, в горах, — теперь ее охватила настоящая паника от того, что она с такой легкостью выбалтывает все, что намеревалась скрыть.

— В горах! — воскликнула знахарка. — Должно быть, у вас была суровая зима — нас завалило снегом, многие поумирали от холода. В основном, конечно, старики да малые дети. Я ничего не могла сделать — мой сад замерз, а дом замело снегом. А в горах, должно быть, было еще хуже.

— Мы почти никогда не чувствуем холода, — сказала Изабо, вспомнив о том, как однажды снег лежал островками на склонах их долины. Даже в середине зимы в их долине не было холодно. Только сейчас Изабо впервые задумалась об этом и вспомнила, что, когда они покидали долину, пришлось пробиваться сквозь глубокие снега.

— Должно быть, вы жили в каком-нибудь укромном местечке, — заметила знахарка, забирая у Изабо пустую миску.

— Да, — согласилась Изабо.

— И все-таки я слышала, что это очень суровые горы. — Должно быть, молодой девушке нелегко там жить.

— Ну, не знаю, — протянула Изабо, задумавшись. Жизнь никогда не казалась ей трудной; все, что ей приходилось делать, это прясть и шить, собирать травы и слушать поучения Мегэн. Вспомнив тощих ребятишек и изможденных деревенских женщин, она подумала, что ей, возможно, жилось гораздо легче, чем им. Она никогда не голодала и не испытывала недостатка в теплой одежде или обуви.

— Должно быть, твоя опекунша очень мудрая женщина, если вы живете в горах, среди бурь и холодов, и не терпите нужды.

— О да, она мудрее всех. Она знает все о растениях, зверях и погоде, — пролепетала Изабо. — Она по запаху ветра может сказать, когда пойдет снег, и она…— Внезапно девушка снова обнаружила, что не может говорить. Ее мысли разбегались, и она никак не могла вспомнить, что собиралась сказать. — Она очень мудрая женщина, — закончила она сбивчиво.

— Так как, ты говоришь, ее зовут? — спросила знахарка, но Изабо опять не смогла ответить — имя Мегэн застряло у нее в горле. Откинувшись на спинку кресла, она обнаружила, что не может даже поднять руку, чтобы потереть ноющий лоб. Тени в маленьком домике сгустились, нависая над двумя креслами у очага, будто живые. Изабо почувствовала страх, вяло, как сквозь вату. Язык казался распухшим и неповоротливым, во рту появился неприятный привкус.

Знахарка наклонилась вперед.

— Я хочу, чтобы ты рассказала мне о своем детстве, — приказала она сильным чистым голосом, совершенно непохожим на прежний.

К великому своему смятению, Изабо подчинилась. Слова хлынули из нее потоком: Испытание, которое устроила Мегэн в ее восьмой день рождения, рассказы о том, как приходилось прясть долгими зимними вечерами, о том, какую скуку нагоняли на нее бесконечные уроки. Но порой что-то перекрывало этот поток, и она не могла вспомнить, что собиралась сказать. Тени сгустились и стали почти ощутимыми, комната — там, куда не попадал свет от очага — утонула во мгле, а знахарка настойчиво вытягивала из нее все новые и новые сведения. Изабо попыталась сопротивляться, но с ужасом обнаружила, что ничего не может сделать.

Она рассказала этой странной пожилой женщине множество вещей, о которых никогда никому не говорила, но не обмолвилась ни единым словом о колдовстве и не назвала имени Мегэн. Ей как-то удавалось обходить главные тайны в их жизни, но чем больше она сопротивлялась, тем настойчивее становилась знахарка. Изабо стало ясно, что пожилая женщина, должно быть, воспользовалась какими-то чарами, наложенными так умело, что Изабо ничего не заметила. Как только Изабо поняла это, она позволила себе болтать обо всех мелочах их повседневной жизни. Наконец, знахарка наклонилась вперед и уставилась в лицо девушки колючими черными глазами. Она произнесла что-то непонятное. Изабо почувствовала, как что-то тянет ее вперед, губы зашевелились, но язык отказался ей повиноваться. Почти минуту слова метались в ее мозгу, проклятые слова, за которые они с опекуншей предстали бы перед судом и были бы приговорены к смерти. Но ни одно из этих слов так и не сорвалось с ее губ. Наконец, знахарка отодвинулась.