Звезды не гаснут - Нариман Джумаев

было, конечно, в бреду, но бред был неотличим от яви. Она была одета в кетени, как тогда, в те далекие годы, и так же искрилась солнечным светом «гульяка» на ее груди.

Мог ли Айдогды не узнать эти глаза, которые безжалостно преследовали его до сих пор, хотел он этого или нет? И пусть это происходило помимо его воли, во сне, над которым у человека нет власти, — все равно ему каждый раз было стыдно перед женой за то ощущение радости, которое он испытывал.

Да, ему было стыдно перед Айсолтан, такой красивой, такой нежной, такой верной. Но разве он виноват? Он любил жену, а во сне видел другую женщину. И не раз он молча, без слов, просил у Айсолтан прощения за свой невольный грех, в котором не было его вины.

И вот опять перед ним эти глаза, которые укоряли, которые преследовали его полжизни, они снова перед ним, но в сновидение врываются и звуки, напоминающие, где он и что с ним, — немецкая речь, грохот орудий.

— Ты узнал меня, Айдогды?

Ее голос он узнал бы среди тысяч голосов, узнал бы на краю света. Так журчит арык возле родного дома, так поют соловьи на деревьях в родимом краю. Но невозможно перевести назад стрелки часов, и прошлое не вернешь обратно. Проснись от сна, который уже не снится тебе, и признай то, что видишь, явью. Нет, это не сон. Меджек-хан наяву стоит перед ним в туркменской одежде, нарядная и красивая как всегда, и только элегантные заграничные туфли, которых не могло быть у той, прежней Меджек-хан, выдают перемену.

— Ты узнал меня?

— Как ты здесь оказалась?

— Я приехала, чтобы спасти тебя. Нет, не думай, я не выполняю чью-то волю. Я сама по себе и приехала сюда по собственному желанию, случайно услыхав твое имя. У меня есть связи в туркестанском комитете, и я рассказала о тебе. И вот я здесь.

— Ты служишь немцам, Меджек-хан?

— Перед тобой я не стану кривить душой, Айдогды. В жизни не всегда выбираешь друзей и врагов. Но я всегда думаю о Туркмении. О ней я думала всегда, о ней и о тебе. Фашисты чудовищно сильны, не обманывай себя. Они победят в этой войне. Они победят Советский Союз, они поработят все народы. Ты помнишь слова Махтумкули: «Ящерица, собравшаяся проглотить солнце, не насытится проклятиями». У Германии ненасытные аппетиты, но я не хочу, чтобы немцы проглотили и Туркмению.

— Значит, немцы — твои враги?

— Нам нужна их помощь, чтобы добиться независимости нашей Туркмении. Поэтому комитет поддерживает с Берлином связь.

— И ты считаешь, что именно фашисты принесут туркменам свободу? Фашисты, которые убивают твоих братьев? Эх ты…

Он чуть было не сказал ей: «Эх ты, продажная шкура…». Но ведь это была она…

— Айдогды, я пришла сюда не для того, чтобы ругаться с тобой…

«Неужели она могла утратить свою правдивость и свою гордость, могла стать фашистским агентом? Но кто догадался подослать ее ко мне? Лишь тот, кто знает о нас двоих, кто знает о нашем прошлом, а в Германии таких людей быть не может».

— Я приехала, чтобы помочь тебе, Айдогды, чтобы спасти тебя.

— Спасти меня невозможно, Меджек-хан. Но себя ты можешь еще спасти.

— Что значит жизнь каждого из нас в отдельности? Мы должны думать о судьбе нашей Туркмении.

— Слышишь, Меджек-хан? Это грохочут наши пушки. Это сражаются твои братья-туркмены, это ведет бой туркменская бригада, которую народ послал на фронт. Неужели ты допускаешь мысль, что туркменский народ согласится принять фашистское рабство? Согласится жить, подчиняясь Хильгруберу или Шустеру? Я не верю, что ты можешь так думать.

— Сейчас настало самое благоприятное время, чтобы добиться наконец полной независимости туркмен. Независимости и от немцев и от русских.

— Ты не имеешь представления о сегодняшних туркменах. Весь народ от мала до велика поднялся на защиту родины. И нет никого, кто поддержал бы тебя.

— Идет война, и обстоятельства могут решительно перемениться. Один из руководителей Америки, вице-президент Трумен, сказал уже, что если начнут побеждать немцы, то надо помогать русским, и наоборот. Пусть, мол, проливают кровь и ослабляют друг друга, а потом придет очередь Америки. И англичане думают так же.

— Советский народ и не ждет помощи от буржуев. Мы собственными силами победим фашистов.

— Даже если ты прав, мы-то с тобой сейчас, во всяком случае, находимся в зависимости от них. И если мы хотим как-то бороться за наше будущее, надо объединить усилия и по возможности действовать вместе.

— Верно, что нам надо действовать сообща, чтобы нанести врагам как можно больший урон. Мы оба оказались в руках у фашистов, конечно, по разным причинам. Это и есть наша вина перед родиной, и ее мы должны искупить, пусть даже ценой жизни.

— Искупить вину? Но я ни в чем не виновата перед своей родиной.

— Ты покинула ее, Меджек-хан, а теперь находишься на стороне фашистов.

— Пока мы не завоюем настоящую независимость, у меня не повернется язык назвать своей родиной Туркменистан.

— У туркмен никогда не было своего государства, Меджек-хан. А теперь оно есть. Посмотри на карту, и ты увидишь его. Это государство называется Туркменская республика.

— А в ней, в той Туркменской республике, которую ты хочешь выдать мне за государство туркмен, запрещены книги Махтумкули. Какая там может быть свобода? Где уничтожают Махтумкули, там нет и не может быть родины для туркмена.

— Эти времена давно прошли, Меджек-хан. Да, было время, когда хотели и пытались его запретить, когда его осуждали, называя «знаменосцем феодализма». Было все это. Но ты-то вместо того, чтобы бороться против этих умников, предпочла сбежать с поля боя, покинула свою родину. Изменились времена, большевики защитили, отстояли нашего Махтумкули, и сейчас его снова читают в каждом доме, а те, кто пытается осудить великого поэта, не смеют поднять головы от стыда.

— Большевики погубили моего отца, лучшего и самого смелого в мире человека. И ты знаешь, что он был невиновен.

— Знаю, Меджек-хан, — как можно мягче сказал Тахиров. — Да, он был арестован незаконно. И это выяснилось. Не сразу, но выяснилось. Справедливость восторжествовала, и имя твоего отца, Гочак-мергена снова пользуется уважением в нашем краю.

— Какая от этого польза мертвому?

— О чем ты говоришь, Меджек-хан? Гочак-мерген жив и здоров. Он сейчас знаменитый тренер ахал-текинских скакунов, самый знаменитый тренер в республике.

Меджек-хан побледнела, словно получив смертельный удар. Все эти годы она жила в уверенности, что ее отца нет в живых, и эта уверенность питала ее ненависть к Советской власти.

Она долго