Восемь недель - Хулина Фальк

кажется, довольно болезненно относится к проигрышам. Она хмурится, скрестив руки на груди, чтобы показать своё недовольство. И всё же, я нахожу это милым.

Теперь я вспоминаю, почему я всегда позволял ей побеждать, когда мы были младше, несмотря на то что сам болезненно проигрывал. Хорошо, ещё из-за этой дурацкой улыбки, от которой по моему телу пробегает электрический разряд всякий раз, когда я её вижу.

Мы вышли со льда пять минут назад, а она до сих пор ворчит, хмыкает в ответ, закатывает глаза и вздыхает. Либо она полная неудачница, либо моя Льдинка немного голодна.

Когда мы были младше, София становилась очень капризной, когда была голодная. Она будет вести себя как полная дура — огрызаться на людей и давать односложные ответы. Пока она, наконец, не получит свою еду. И только после этого её настроение снова поднималось.

— Как насчет того, чтобы пойти выпить глинтвейна, посидеть внутри и просто наверстать упущенное? Что-то вроде того, как дать тусовке зазвучать, прежде чем мы все отправимся домой? — предлагает Эмма. Девушки соглашаются почти мгновенно.

Это то, что они делают здесь? Выходят и позволяют вечеру «зазвучать»? Если да, то это не имеет смысла. Просто уходи, когда захочешь, честно. В любом случае, я все ещё ненавижу вино, и, насколько я понимаю, глинтвейн — это подогретое вино со специями. Но вино.

София согласна с Эммой, и я не могу возразить. Я уже в меньшинстве, будучи единственным мужчиной с четырьмя женщинами. Поэтому то, что я делаю вместо этого, имеет смысл только для меня.

— Конечно, но могу я одолжить Софию на минутку? Мне нужно, чтобы она была моим переводчиком.

Девочки смеются. Все, кроме Софии. Моя маленькая Льдинка до сих пор не разморозилась.

— Конечно, иди занимайся своими делами. — Пия отмахивается от нас. — Тогда мы закажем за тебя, ладно? Не задерживайся слишком долго!

Когда мы расходимся с подругами Софии, я кладу руку на её поясницу направляя туда, где мы найдем еду. Это не должно быть слишком сложно, так как весь этот чёртов рождественский базар состоит из продуктовых лавок, рождественских огней, большого количества игровых прилавков, каруселей и украшений.

Я сказал, что куплю Софии всё, что она хочет съесть, но она как всегда упряма, поэтому, когда я спрашиваю её, что она хочет, она отвечает:

— Я не голодна.

— Голодна, Льдинка.

Она закатывает глаза и несогласно фыркает.

— Нет.

— Хорошо, — мы останавливаемся перед прилавком с едой, который продаёт только фрукты в шоколаде. Это не совсем то, что я имел в виду, но сойдет. Я поворачиваюсь к Софии с улыбкой.

— Не могла бы ты тогда что-нибудь заказать для меня? Я до сих пор не говорю по-немецки.

Она ещё раз закатывает глаза, но соглашается.

— Что ты хочешь?

— Всё, что ты любишь.

Я уверен, что не получу ни кусочка от того, что она выберет. Как только я оплачу, она посмотрит на меня своими щенячьими глазами, попросит немного попробовать, чтобы проверить, хорош ли он, и, прежде чем я успею что-то сказать, съест.

Но ничего страшного, я не очень люблю фрукты в шоколаде.

София заказывает банан в шоколаде, и я рад, что мне не придется его есть, потому что бананы просто отвратительны. У них слишком сильный вкус. Поместите в смузи совсем крошечный кусочек, и теперь у вас есть банановый смузи, несмотря на миллион других фруктов, которые вы туда добавили.

Я протягиваю Софии свой бумажник, а она вручает мне банан на палочке. Она оплачивает покупку, потом идет со мной рядом с прилавком. Как только мы останавливаемся, я подношу банан ко рту Софии, ожидая. Она откусывает кусочек, не спрашивая меня. Возможно, она не подумала об этом дважды, но я уверен, что она знает, что я замышляю.

Если и есть в этом мире человек, который всегда знал, о чем я думаю и почему делаю определенные вещи, так это София. Даже сейчас я уверен, что у неё были предположения, как только я сказал ей выбирать всё, что она захочет.

— Ты злой, знаешь об этом? — говорит она сразу после того, как проглотила банан, и после откусывает еще.

— Просто забочусь о тебе, моя Льдинка.

София мягко улыбается, особенно когда я просовываю свободную руку под банан, чтобы шоколад не рассыпался по полу.

— Тебе не нужно было этого делать, понимаешь?

Я качаю головой.

— Я знаю, но ты становишься ворчливой, когда голодна.

Ей нужно немного времени, чтобы съесть эту гадость. Впрочем, я лучше десять минут буду смотреть, как София ест банан, чем сидеть в какой-нибудь кабинке и целый час нюхать подогретое вино.

Я выбрасываю деревянную палку, и когда возвращаюсь, отмечаю, что София дрожит. На ней зимняя куртка, но, возможно, надевать чёртову юбку не самые разумное решение. И я очень сомневаюсь, что эти чулки цвета глицинии, которые едва доходят до середины бедра, согревают её ноги.

Она чертовски сексуальна, но мне было интересно, когда она замерзнет. Прежде чем я успеваю спросить Софию не холодно ли ей, она подносит руки к моему лицу, осторожно притягивая мою голову вниз, пока наши губы не встречаются.

Она целует меня.

София. Целует. Меня.

Заметьте, не в первый раз, но все равно… вау.

Нет, это неправда. Это первый раз, когда меня целует она, а не я её.

Я не удивлен, что это ощущается правильно, даже слишком. И всё же я убежден, что Софии и мне суждено быть вместе с той самой секунды, как мы встретились. Возможно, «слишком правильно» не имеет значения.

Я не верю в сверхъестественное и в то, что люди предназначены друг для друга. Долгое время в своей жизни я даже не думал, что родственные души существуют. Но София доказывает обратное. Она моя родственная душа, и я не готов верить во что-то другое.

То, как её язык скользит по моей нижней губе, на секунду пугает меня, но, черт возьми, я хочу, чтобы она сделала это снова. Банановый привкус все ещё присутствует, но мне плевать. Если бы мне пришлось, я бы съел тонны бананов для неё. Я бы съедал один или десять в день, если бы она попросила меня об этом. Возможно, я всё-таки любитель бананов.

Её рот снова касается моего. Когда я пытаюсь отстраниться от неё, чтобы сделать быстрый вдох, София находит, что гораздо лучше проникнуть языком мне в рот.

Я не собираюсь жаловаться. Но тогда я умру от кислородного голодания. Впрочем, я умру счастливой смертью, поцеловав мою детскую любовь, мою нынешнюю