О скитаньях вечных и о Земле - Рэй Брэдбери

пускай тут же приладит на место, да чтоб все работало как следует, и бодрое, здоровое тело пускай вернет мне. Слышали, что я сказала!

– Но я ничего не могу поделать. Ни – че – го.

– Ну, вот что. Я не сдвинусь с места хоть двести лет. Ясно? И распугаю всех ваших клиентов, Суду пускать им прямо в нос эманацию!

Ошеломленный Кэррингтон кое – как пораскинул мозгами и даже застонал.

– Но вы погубите нашу фирму! Неужели вы решитесь!

– Еще как решусь! – усмехнулась тетушка Тилди. Кэррингтон кинулся в темный зал ожидания. Даже издали слышно было, как он судорожно крутит телефонный диск. Спустя полчаса к похоронному бюро с ревом подкатили машины. Три вице-президента в сопровождении перепуганного президента прошествовали в зал ожидания.

– Ну, в чем тут дело?

Перемежая свою речь отменными – проклятиями, тетушка все им растолковала.

Президенты стали держать совет, а прозектора попросили приостановить свои занятия хотя бы до тех пор, пока не будет достигнуто какое-то соглашение… Прозектор выше из своей комнаты и стоял тут же, курил большую черную сигару и любезно улыбался.

Тетушка Тилди воззрилась на сигару.

– А пепел вы куда стряхиваете? – в страхе .спросила она.

Попыхивая сигарой, прозектор невозмутимо ухмыльнулся.

Наконец совет был окончен.

– Скажите по чести, сударыня, вы ведь не пустите нас по миру, а?

Тетушка оглядела стервятников с головы до пят.

– Ну, это бы я с радостью.

Кэррингтона прошиб пот, он отер лицо платком.

– Можете забрать свое тело.

– Ха!-обрадовалась Тилди. Но тут же опасливо спросила; – В целости-сохранности?

В целости-сохранности.

Безо всякого формальдегида?

Безо всякого формальдегида.

– С кровью?

– Да с кровью же, забирайте его ради бога и уходите!

Тетушка Тилди чопорно кивнула.

– Ладно. По рукам. Приведите его в порядок.

Кэррингтон обернулся к прозектору.

– Эй вы, бестолочь! Нечего -стоять столбом. Приведите все в порядок, живо!

– Да смотрите не сыпьте пепел, куда не надо! – прикрикнула тетушка Тилди.

– -Осторожней, осторожней! – командовала тетушка Тилди. – Поставьте плетенку на пол, а то мне в нее не влезть.

Она не стала особенно разглядывать тело. "Вид самый обыкновенный", только и заметила она. И опустилась корзину.

И сразу вся словно заледенела; потом ее отчаянно затошнило, закружилась голова. Теперь вся она была точно капля расплавленной материи, точно вода, что пыталась бы просочиться в бетон. Это долгий труд. И тяжкий. Все равно что бабочке, которая уже вышла из куколки, сызнова втиснуться в старую жесткую оболочку.

Вице-президенты со страхом наблюдали за тетушкой Тилди. Мистер Кэррингтон то ломал руки, то взмахивал ими, то тыкал пальцами в воздух, будто этим мог ей помочь. Прозектор только недоверчиво посматривал, да посмеивался, да пожимал плечами.

"Просачиваюсь в холодный, непроницаемый гранит. Просачиваюсь в замороженную старую-престарую статую. Втискиваюсь, втискиваюсь…"

– Да оживай же, черт возьми! – прикрикнула тетушка Тилди. – Ну-ка, приподнимись!

Тело чуть привстало, зашуршали сухие прутья корзины.

– Не ленись, согни ноги! Тело слепо, ощупью поднялось.

– Увидь! – скомандовала тетушка Тилди.

В слепые, затянутые пленкой глаза проник свет.

– Чувствуй! – подгоняла тетушка Тилди. Тело вдруг ощутило теплый воздух, а рядом – жесткий лабораторный стол и, тяжко дыша, оперлось на него.

– Шагни!

Тело ступило вперед – медленно, тяжело.

– Услышь! – приказала она. В оглохшие уши ворвались звуки: хриплое, нетерпеливое дыхание потрясенного прозектора, хныканье мистера Кэррингтона, ее собственный трескучий голос

– Иди! – сказала тетушка Тилди.

Тело пошло.

– Думай!

Старый мозг заработал.

– Говори!

– Премного обязано. Благодарствую, – и тело отвесило поклон содержателям похоронного бюро.

– А теперь, – сказала наконец тетушка Тилди, – плачь!

И заплакала блаженно – счастливыми слезами.

И отныне, если вам вздумается навестить тетушку Тилди, вам стоит только в любой день часа в четыре подойти к ее лавке древностей и постучаться. На двери висит большой траурный венок. Не обращайте внимания. Тетушка Тилди нарочно его оставила, такой уж у нее нрав! Постучитесь. Дверь заперта на две задвижки и на три замка.

– Кто там? Черный человек? – послышится пронзительный голос.

Вы, смеясь, ответите: нет – нет, тетушка Тилди, это я.. И она, тоже смеясь, скажет: "Входите побыстрей!", распахнет дверь и мигом захлопнет ее за вами, так что черному человеку нипочем не проскользнуть. Потом она усадит вас и нальет вам кофе, и покажет последний связанный ею свитер. Уже нет в ней прежней бодрости, и глаза стали сдавать, но держится она молодцом.

– Если будете вести себя примерно, – провозгласит тетушка Тилди, отставив в сторону чашку кофе, – я вас кое – чем попотчую.

– Чем же? – спросит гость.

– А вот, – скажет тетушка, очень довольная, что ей есть чем похвастать, и шуткой своей довольная.

Потом неторопливо отстегнет белое кружево на шее на груди и чуточку его раздвинет.

И на миг вы увидите длинный синий шов – аккуратно зашитый разрез, что был сделан при вскрытии.

– Недурно сшито, и не подумаешь, что мужская работа, – снисходительно скажет она. – Что? Еще чашечку кофе? Пейте на здоровье!

Рэй Бредбери

Смерть и дева

Далеко-далеко, за лесами, за горами жила Старушка. Девяносто лет прожила она взаперти, не открывала дверь никому – ни ветру, ни дождю, ни воробьям вороватым, ни мальчишкам голопятым. И стоило поскрестись к ней в ставни, как она уже кричит:

– Пошла прочь, Смерть!

– Я не Смерть! – говорили ей.

А она в ответ:

– Смерть, я узнаю тебя, ты сегодня вырядилась девочкой. Но под веснушками я вижу кости!

Или кто другой постучит.

– Я вижу тебя, Смерть, – бывало, крикнет Старушка. – Ишь, точильщиком притворилась! А дверь-то на три замка да на два засова закрыта. Залепила я клейкой бумагой все щели, тесемками заткнула замочные скважины, печная труба забита пылью, ставни заросли паутиной, а провода перерезаны, чтобы ты не проскользнула сюда вместе с током! И телефона у меня нет, так что тебе не удастся поднять меня среди ночи и объявить мой смертный час. Я и уши заткнула ватой: говори, не говори – я тебя все равно не слышу. Вот так-то, курносая. Убирайся!

И сколько помнили себя жители городка, так было всегда. Люди тех дальних краев, что лежат за лесами, вели о ней разговоры, а ребята порой, не поверив сказкам, поднимали шестами черепицу на кровле и слышали вопль Старушки: «Давай проваливай, ты, в черной одежде, с белым-белым лицом!»