Невидимый враг - Поль д'Ивуа

— Встань, Ниари, — тихо сказала Лотия. — Не дочь могущественных фараонов протягивает тебе руку, бедная молодая девушка, жертва гнусной интриги ждет от твоих слов мира и счастья своей измученной душе.

— Ты в горе, бархатноокая газель? Мне понятно твое прошлое поведение. Из преданности к плуту Танису ты выбрала француза… Что же омрачает взор той, которую Якуб Хадор, твой достойный отец предназначил в жены победителю красных мундиров? Прости меня. Я давно должен был бы склониться пред тобою, но я только сейчас узнал, что ты удостоила своим присутствием этот странный корабль.

— Не извиняйся, Ниари. Ты предназначил плуту Танису погибнуть под ударами рыжих притеснителей нашей родины.

Египтянин склонил голову.

— Мои предки связали себя вечной клятвой верности роду Таниса, — проговорил он.

— Ты прав, но теперь последний Танис умер.

— Увы, он умер, не изгнав врагов, не исполнив долга, к которому его обязывало его высокое рождение.

— Бедняга! — тихо проговорила Лотия на ухо Роберу. — Какой патриотизм! Удивляюсь, как он мог служить изменнику?

— Забудем это, Ниари, — громко продолжила она. — Слушай. Мне сказали, что ты хотел разоблачить ложь и открыть истину, каким образом Робер Лаваред сделался Танисом?

Бронзовое лицо египтянина нахмурилось. Он мрачно взглянул на Робера и проговорил с дикой энергией:

— Европеец не должен носить славное имя, имя воинов, сравнявшихся с богами своими подвигами.

Робер хотел было что-то сказать, но Лотия удержала его:

— Ты прав, Ниари. Это имя не плащ, который можно надеть каждому, итак, возвратись в Европу, ты скажешь…

— То же, что я сейчас сказал.

Робер не мог больше сдерживать себя.

— Довольно, Ниари, — проговорил он. — Вы уже обещали мне это. Я вам говорил и повторяю, что больше от вас мне ничего не нужно. Вернуть свое имя, родину, — продолжал он, взяв руку невесты, — и отдать их вам, дорогая. Быть всегда с вами, жить в лучах вашей улыбки. Чудная мечта! Насколько она лучше этой позорной клички, этого имени Танис, синонима лжи и измены!

Робер хотел еще что-то сказать, но кто-то взял его за руку и сжал ее, как в тисках. Он обернулся. Перед ним стоял Ниари, пожирая его глазами.

— Что еще? — досадливо вырвалось у Робера.

— Я, должно быть, ошибся. Я боюсь верить своим ушам, — проговорил египтянин глухим, сдавленным голосом.

— Да в чем дело?

— Вы сказали, что, открыв ваше настоящее имя, я сделаю вас мужем Лотии Хадор?

— Да, я сказал это.

— И для этого вы похитили меня из темницы, вырвали из рук тюремщиков?

— Только для этого.

Глаза Ниари загорелись.

— Так велите меня снова отвести в тюрьму! — вскричал он. — Велите вырвать мне язык! Лучше смерть, лучше пытка, чем то, что вы от меня хотите!

— Да вы с ума сошли!

— Я?! Я скажу хоть слово, чтобы Лотия стала женой европейца? Никогда! Дочь Хадора будет женой вождя, победителя притеснителей. Не вздумай на меня надеяться. Отныне ты для меня Танис, и я буду клясться всеми клятвами, что это так. А! Это тебе не нравится! Это мешает Лотии соединиться с тобой позорным для ее рода браком. Так помни, я привяжу к тебе это имя, я вырежу у тебя его на лбу! Ты — Танис. Танис! Лжец тот, кто скажет противное!

Египтянин был точно в бреду. Лотия и Робер смотрели на него в немом ужасе.

— Ниари! — сказала молодая девушка. — Ниари! Приди в себя! Я готова умолять тебя; ты не захочешь моего несчастья!

— Не счастье — это стыд! Это тот позор, о котором ты мечтала? Вспомни! Ты — дочь Нила, твой долг там, на берегу великой реки. Ты должна быть там, должна своей красотой вдохнуть мужество в души тех, кто будет проливать кровь во благо родины!

— Но слушай!.. Я не рождена для этого! Не мне жить среди лагерного шума. Не мне видеть на своем пути горы трупов, слышать стоны раненых. Я не хочу, чтобы потоки крови оросили почву долины Нила и окрасили пески пустыни. Я не хочу, чтобы горячей росой пали на землю слезы детей, матерей, невест! О, Ниари!

Она протягивала руки к нему, она рыдала, но он отвернулся.

— Нет! Ниари будет верен до конца. Тот, кого я вижу здесь с тобой, отныне будет Танисом, и останется им вечно. Он Танис, Танис, Танис!

И, круто повернувшись, египетский патриот скрылся в открытом люке.

Лотия не удерживала его. Бледная, как изваяние, она стояла неподвижно, и только крупные слезы одна за другой катились по ее щекам…

— Лотия! — вскричал Робер, потрясенный этой картиной немого молчания. — Лотия. Не плачьте так!

— А что же еще делать? Нет, друг мой, мы слишком рано начали радоваться. Препятствие, которое разлучало нас, возродилось снова и стало еще неодолимее.

— Но я заставлю его!..

— Не надейтесь. Вы можете убить его, но вы ничего от него не добьетесь. Да к тому же разве эта ужасная решимость не заслуживает полного уважения? — заговорила она, краснея. — Он приносит нас в жертву родине и ее свободе. Я его проклинаю, но уважаю. Только имя Хадоров может объединить всех патриотов. Исчезнет оно, и начнутся раздоры, смуты, предвестники конца. Да, он прав. Разбивая мое сердце, он спасает мою честь.

— Что вы говорите! К чему эти безумные слова, это отчаяние?

— Вы видите, я плачу, но нам надо расстаться со своей безумной мечтой. Я надеялась на мирное счастье, но оно мне не суждено. Это удел тех, у кого на плечах не лежит тяжелая ответственность. Я прозрела, я услышала голос чести. Она зовет меня. Что значит перед ней моя жизнь и моя любовь?! Честь не знает жалости — она требует жертв!

Робер отступил, как пораженный громом.

— Поймите, поймите меня, умоляю вас!

— Нет, Лотия, вы не любите меня, — простонал он.

— Неправда!

— Нет, к сожалению, это правда.

— Не говорите так, — как безумная, прошептала Лотия, положив руки на плечи Роберта. — Не говорите так! Ведь за честь я отдаю жизнь! Но вы, вы, осужденный носить имя Таниса, носите его, Робер. Будьте Танисом, славным и храбрым Танисом, освободителем народа, ужасом притеснителей. Будьте тем, кому по праву принадлежит моя рука. Отвечайте же, отвечайте!

Робер опустил глаза под ее взглядом, в котором светилась немая мольба, последняя отчаянная надежда. Сердце его замирало. Но он овладел собой и тихо проговорил:

— Нет.

Она вскрикнула.

— Робер Лаваред, гражданин и солдат Франции с радостью пошел бы ради вас навстречу смерти. Но без имени, без родины, с опозоренным именем, навязанным ему насильно, он не может этого сделать. Послушаться вас — значит отказаться от мысли найти имя и родину, а значит отказаться от того, о чем вы сейчас говорили, — от чести!