«Господь да благословит решение мое...» - Петр Мультатули

Безусловно, все предшествующие годы, объективно подрывая, как только возможно, царскую власть, камергер М. В. Родзянко не хотел свержения монархии. Он только хотел, чтобы его предложения, которые так ценились «передовым» и «просвещенным» обществом, были услышаны Царем. Но Царь никак не хотел к ним прислушиваться. И Родзянко, слепо повторял и передавал Царю предостережения и угрозы тех, кто ловко использовал его амбиции для осуществления своих целей, главной из которых, как он считал, было создание «Ответственного министерства». Н. А. Маклаков в письме Николаю II определял Родзянко так: «Родзянко, Ваше Величество, — писал он, — только исполнитель, напыщенный и неумный, а за ним стоят его руководители, гг. Гучковы, кн. Львов и другие систематически идущие к своей цели. В чем она? Затемнить свет Вашей Славы, Ваше Величество, и ослабить силу значения святой, истинной и всегда спасительной на Руси идеи самодержавия»[515].

П. Н. Милюков по-существу писал то же самое: «По своему положению Родзянко выдвигался на первый план в роли рупора Думы и общественного мнения. „Напыщенный и неумный“, — говорил про него Маклаков. „Напыщенным“ Родзянко не был; он просто и честно играл свою роль. Но мы его знаем: он вскипал, надувался сознанием своей великой миссии и „тек в храм“. „Неумен“ он был; в своих докладах, как и в своих воспоминаниях, он упрощал и утрировал положение — вероятно, под влиянием Гучкова. Паникерство было ему свойственно»[516].

Накануне отъезда царя в Ставку, во время Высочайшей аудиенции, Родзянко вновь повторил это требование и, видя раздражение царя, он, якобы, сказал: «Вы, Ваше Величество, со мной не согласны, и все останется по-старому. Результатом этого будет революция и такая анархия, которую никто не удержит»[517]. Естественно, что одним из лидеров этой революции Родзянко видел себя. Но вот когда эта революция наступила, оказалось, что быть вождем «восставшего народа» председатель Государственной Думы Его Императорского Величества абсолютно не способен. Оказалось, что и сам он не очень-то стал нужен тем, кто долгие годы постоянно льстил и возвеличивал его. Родзянко оттесняли от дел решительно и неумолимо. Как-то неожиданно оказалось, что и столь любимое им требование Ответственного министерства больше не актуально, а говорят уже об отречении от престола. Откуда-то появился какой-то Исполнительный Комитет, требовавший уже вообще свержения монархии.

В этих условиях перепуганный Родзянко вновь пытается найти опору в генерале Алексееве. «Обнаружив, что во Временном Комитете Государственной Думы положение его изолировано, — пишет Г. М. Катков, — Родзянко, естественно, пытался в своей претензии на власть опереться на какую-либо реальную силу. В предшествующие дни он имел тесные контакты с военными, это толкнуло его искать поддержки в главнокомандовании»[518]. Именно на Алексеева была возложена роль главного уговорщика командующих фронтами, с целью убедить их, что только уступки Думе могут спасти положение. При этом Алексеев, вольно или невольно, их дезинформировал. До вечера 28 февраля посылаемые им телеграммы командующим фронтами содержали тревогу и опасения по поводу того, что творится в Петрограде. Так, 28 февраля Алексеев информировал генералов: «Мятежники во всех частях города овладели важнейшими учреждениями. Войска под влиянием утомления и пропаганды бросают оружие, переходят на сторону мятежников, или становятся нейтральными. Все время на улицах идет беспорядочная стрельба; всякое движение прекращено; появляющихся офицеров и нижних чинов с оружием разоружают. Сообщая об этом, прибавляю, что на всех нас лег священный долг перед Государем и Родиной сохранить верность долгу и присяге»[519].

Но уже вечером того же 28 февраля Алексеев посылает генералу Иванову, отправленному Государем в Петроград подавить мятеж, телеграмму совершенно иного содержания: «Частные сведения говорят, что 28 февраля в Петрограде наступило полное спокойствие. Войска, примкнув к Временному правительству в полном составе, приводятся в порядок. Временное правительство под председательством Родзянки, заседая в Государственной думе, пригласило командиров воинских частей для получения приказов по поддержанию порядка. Воззвание к населению, выпущенное Временным правительством, говорит о незыблемости монархического начала в России, о необходимости оснований для выбора и назначения правительства. Ждут с нетерпением прибытия Его Величества в Царское, чтобы представить ему все изложенное и просьбу принять это пожелание народа. Если эти сведения верны, то изменяются способы ваших действий, переговоры приведут к умиротворению, дабы избежать позорной междоусобицы, столь желанной нашему врагу, дабы сохранить учреждения, заводы и пустить в ход работы.[…] Доложите Его Величеству все это и убеждение, что дело можно привести к хорошему концу, который укрепит Россию»[520].

Нет нужды доказывать, что телеграмма Алексеева абсолютно не соответствовала действительности. 28 февраля в городе была полная анархия. Солдаты разбрелись по казармам, генерал Хабалов оказался в полном одиночестве в изолированном Адмиралтействе. Все его действия не только ни к чему не приводили, но еще более подчеркивали полную беспомощность. Объявленное им в Петрограде осадное положение, напечатанное на афишах, никто не смог прочитать, так как не было клея и их разбросали по улицам, где они были подхвачены ветром и затоптаны толпою в снег. 28 февраля вечером генералы решили прекратить всякое сопротивление. Министры уже сдались давно. Самое удивительное, что сопротивляться было некому. Были толпы народа, легко разгоняемые при наличии войск, был беспомощный и несостоятельный Временный Комитет Государственной Думы, в страхе ожидавший развязки событий, столь им ранее желаемых. Но уже появился Исполнительный Комитет Петроградского Совета, самовольно занявшего одно из крыльев Таврического дворца, и все более и более забиравший власть у Родзянко. Этот Комитет требовал свержения монархии. Поэтому утверждения Алексеева о «незыблемости монархического начала», которое проявило, якобы, Временное правительство, также не соответствуют действительности. Цель Алексеева была ясна — ни в коем случае не допустить со стороны генерала Иванова решительных действий по подавлению бунта. Г. М. Катков считает, что это решение Алексеев принял, будучи обманутым Родзянко, который выдавал желаемое за действительное. Навряд ли это так. Алексеев, который Родзянко иначе как «болтливым индюком» не называл, не мог пойти так легко на поводу у него. Скорее всего, Алексеев, который уже давно играл ту же роль, что и Родзянко, роль осуществителя чужих целей, дал себя убедить, так как тоже считал «Ответственное министерство» выходом из положения. Доказательством этому служит тот факт, что 1-го марта Алексеев посылает фактически задержанному в Пскове Николаю II проект манифеста, в котором говорится: «Его Императорскому Величеству. Ежеминутно растущая опасность распространения анархии по всей стране, дальнейшего разложения армии и невозможность продолжения войны при создавшейся обстановке настоятельно требуют немедленного издания высочайшего акта, могущего еще успокоить умы, что возможно только путем призвания ответственного министерства и поручения составления его председателю Государственной Думы. Поступающие сведения дают основание надеяться на то, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий развал и что работа с ними может пойти, но утрата всякого часа уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайне левыми элементами. Ввиду этого усердно умоляю Ваше Императорское Величество на немедленное опубликование из Ставки нижеследующего манифеста…»[521]. Далее следует проект манифеста, в котором учреждается «ответственное министерство». Если учесть, что Рузский в Пскове требовал от Государя то же самое, складывается вполне ясная картина давления на Царя со стороны генералитета с требованием именно «Ответственного министерства», то есть очевидно, что генералитет проводил линию Родзянко.

Николай II, отправляясь в Псков, не очень-то надеялся на Рузского. Его приезд в Псков был вынужденным шагом. Генерал Лукомский писал: «Что, собственно, побудило Государя направиться в Псков, где находился штаб Главнокомандующего Северного фронта, генерала Рузского, а не вернуться в Ставку в Могилев? Объясняют это тем, что в бытность в Могилеве при начале революции — он не чувствовал твердой опоры в своем начальнике штаба генерале Алексееве и решил ехать к армии на Северный фронт, где надеялся найти более твердую опору в лице генерала Рузского»[522]. Полковник Мордвинов возражает против этого утверждения: «К генералу Рузскому и его прежнему, до генерала Данилова, начальнику штаба генералу Бонч-Бруевичу Его Величество, как и все мы, относились с безусловно меньшим доверием, чем к своему начальнику штаба, и наше прибытие в Псков явилось вынужденным и совершенно непредвиденным при отъезде. Государь, стремясь возможно скорее соединиться с семьей, вместе с тем стремился быть ближе к центру управления страной, удаленному от Могилева»[523].