Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст - Коллектив авторов

Использование принудительного труда создавало свои дополнительные проблемы, поскольку администрация была обеспокоена возможностью контрреволюционной деятельности среди заключенных и ссыльных поселенцев. В ноябре 1941 года начальник Отдела спецпоселений НКВД СССР И. В. Иванов дал указание использовать в Западной Сибири и соседних регионах ссыльных немцев Поволжья в соответствии с их профессиональной квалификацией. Одновременно Иванов сообщал об участившихся случаях появления кочующих групп поволжских немцев, самовольно направляющихся в различные организации и учреждения в поисках работы. Без сомнения, эти люди просто пытались выжить и как-то справиться с тяжелой ситуацией, но, с точки зрения властей, это создавало проблемы: «Порой это бродяжничество фашистскими элементами используется для установления связей с контрреволюционными целями»[329]. В первые шесть месяцев войны в Новосибирской области наблюдался рост смертных приговоров за контрреволюционную деятельность, но начиная с 1942 года число таких приговоров (особенно смертных) в регионе резко сократилось, что говорит о смягчении репрессивных мер [Папков 2002: 208–211]. По словам О. В. Будницкого, начало войны ознаменовалось «волной упреждающих репрессий», включавшей всплеск смертных приговоров, но как только народ продемонстрировал поддержку военных действий государства, эта волна пошла на убыль [Budnitskii 2014: 791][330].

По большому счету режим видел в поволжских немцах весьма полезный трудовой потенциал. В январе 1942 года в «рабочие колонны» на весь военный период приказом Государственного комитета обороны (ГКО) было мобилизовано 120 000 ссыльных поволжских немцев мужского пола, пригодных к физическому труду. Позднее, в том же 1942 году, ГКО увеличил мобилизационный список, в который вошли мужчины от 15 до 55 лет и женщины от 16 до 45 лет (за исключением беременных и матерей с детьми до трех лет). Эти поволжские немцы были помещены в так называемые «особые зоны» в лагерях ГУЛАГа, но не как заключенные, а в статусе «трудармейцев». В Западной Сибири они, как правило, привлекались на работы в лесхозах и на железнодорожном строительстве [Земсков 2005: 92–95].

На этих примерах мы видим, что принудительный труд был важным аспектом советской тотальной войны, хотя вопрос о том, насколько серьезное внимание следует уделять принудительному труду в контексте внутреннего фронта, заслуживает дальнейшего рассмотрения. Согласно данным Марка Харрисона, принудительный труд до войны составлял примерно 2 % от общей численности рабочей силы Советского Союза (включая сельское хозяйство) и этот уровень оставался неизменным в военный период, несмотря на снижение абсолютных показателей[331].

Руководство Западной Сибири имело возможность использовать принудительный труд в военном производстве и, вне всякого сомнения, рассматривало его как важную составляющую имеющихся людских ресурсов. Однако с точки зрения чисто количественных показателей ГУЛАГ имел весьма ограниченное значение для экономики региона и, следовательно, для всего советского тыла. Производственные предприятия, эвакуируемые вместе с рабочими, обладали гораздо большей экономической важностью. В то время как в лагерях Западной Сибири одновременно содержалось от 70 000 до 80 000 заключенных, почти полмиллиона эвакуированных лиц (пусть даже в это число входило множество детей и стариков) помогали компенсировать потери рабочих рук, обусловленные мобилизацией на фронт, в гораздо большем количестве. Многих эвакуированных задействовали и в сельском хозяйстве, что было крайне важно, учитывая продвижение немцев на Украине [Щеголев 1959]. Сам город Новосибирск за первые полтора года войны принял около 150 000 человек, что значительно превышало число эвакуированных в другие известные места, например в Ташкент[332]. Огромные государственные инвестиции, потребовавшиеся для перемещения заводов в этот регион, стимулировали его экономику и заставили государство признать ключевую роль Западной Сибири в народном хозяйстве Советского Союза в целом. В августе 1943 года Указом Президиума Верховного Совета РСФСР Новосибирск получил статус города республиканского подчинения, несмотря на то что, как отмечал один эвакуированный, «только самый центр Новосибирска походил на настоящий город» [Кузнецов 2001: 148][333].

Кроме того, огромную роль играло массовое привлечение к труду женщин и стариков. Как пишет Исупов, «труд бойцов рабочих колонн, заключенных и военнопленных играл хотя и важную, но второстепенную роль. Главный ресурс Советского Союза являло собой гражданское население». В 1939 году в Западной Сибири проживало почти 800 000 неработающих женщин и около 600 000 человек в возрасте старше 60 лет. С началом войны многие из них были привлечены к работе [Исупов 2008: 311]. Таким образом, на военные нужды был мобилизован значительный резерв представителей «свободного» труда.

Однако даже если сосредоточиться только на принудительном труде, некоторые цифры могут ввести в заблуждение. К 1 апреля 1943 года УИТЛК Новосибирской области сообщало, что 51 % заключенных не может работать из-за плохого физического состояния [ГАНО. Ф. П-260. Оп. 1. Д. 24. Л. 40–41 oб.]. В 1944 году инспекция Томской ИТК № 8 установила, что 437 из 1028 заключенных оказались непригодными к физическому труду, причем даже не в самый суровый период войны [ГАНО. Ф. Р-20. Оп. 4. Д. 12. Л. 10]. Это значительно превышает средние показатели по лагерям ГУЛАГа за период войны, в которых содержалось 25–30 % нетрудоспособного контингента [Bacon 1994: 132]. Труд заключенных оставался чрезвычайно неэффективным. Учитывая работу Алексопулос, показавшую, что даже считавшиеся пригодными к физическому труду часто страдали от серьезных заболеваний и находились в крайне плохой физической форме, большая часть контингента Западной Сибири практически находилась между жизнью и смертью[334].

Можно сказать, что ГУЛАГ был одним из элементов административной головоломки по обеспечению экономики трудовыми ресурсами в условиях общенациональной и региональной тотальной войны. Довольно ограниченная роль ГУЛАГа в решении этой задачи подчеркивает существенное отличие советской лагерной системы от других лагерей военного времени. Хотя подробное рассмотрение сравнительного аспекта выходит за рамки данной работы, все же стоит сказать об этом несколько слов. Советские власти, похоже, придавали концентрационным лагерям меньшее значение, чем большинство других воюющих стран ХХ века. В этом смысле ГУЛАГ лишь в небольшой степени вписывается в модную ныне теорию Джорджо Агамбена о войне и концентрационных лагерях[335]. Согласно Агамбену, концлагерь возникает в том случае, когда современное государство используют войну и (или) чрезвычайное положение как предлог для помещения части нежелательных граждан (отдельных субъектов) и (или) каких-либо групп в «чрезвычайное положение», в котором они попадают в некое пороговое правовое поле, существуя вне закона, с одной стороны, но завися от него, с другой. Агамбен основывает большую часть своих аргументов на работах немецкого политического теоретика Карла Шмитта, в своей книге «Политическая теология» (Politische Teh ologie, 1922) утверждавшего, что «суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении», и поэтому это право является центральным элементом функционирования современного государства [Шмитт 2000: 15].

Однако советская власть не рассматривала сталинский ГУЛАГ как нечто исключительное, по