Тень Саганами - Дэвид Вебер

Лицо Генри Крицманна не выдавало ни капли его эмоций. Такая невозмутимость давалась ему нелегко, но последние бесконечные недели здесь, на Флаксе, всё шло именно к этому. И, пожалуй, Бернардус и Иоахим были правы. Не было никакого смысла прятать то, что он чувствовал, раз каждый из присутствующих точно знал, почему Дрезден послал его на Собрание, но прагматичной необходимостью было сохранять внешнюю беспристрастность держа в руках молоточек председателя. И, возможно, ещё более важно было то, что у него была моральная ответственность быть беспристрастным в том, как он управлял этим Собранием.

Он проследил, как Андрэ Иверно отставил микрофон, и вернулся в своё кресло, и краем сознания отметил недовольные лица пары других делегатов Новой Тосканы. Похоже, единодушие делегации было куда менее прочным, чем хотелось бы Иверно. Но всё ещё куда более прочным, чем предпочёл бы Крицманн. В отличие от Дрездена, где крайняя нищета была всеобщим объединителем, на Новой Тоскане был свой непомерно богатый (по стандартам Окраины) верхний класс, как и на Шпинделе и, по крайней мере, в половине других систем Скопления. Иверно был, пожалуй, таким же богатым, как и Самиха Лабабиби. Будучи таковым, глава делегации оказывался в случае принятия аннексии перед перспективой огромных возможностей и большого риска, и хотел получить все гарантии, какие только мог. Некоторые из остальных делегатов Новой Тосканы, не обладавшие его огромным богатством, которое требовалось защищать, начинали терять терпение. К сожалению, делегация, как и само правительство Новой Тосканы, преимущественно состояла из местных олигархов. Было весьма маловероятно, что хоть кто-то из остальных пойдёт на открытый разрыв с Иверно. На самом деле, они были связаны инструкцией следовать его указаниям, что отдало в политическом смысле Новую Тоскану прямо в руки Александры Тонкович.

Крицманн подождал, пока Иверно усядется в своё кресло, затем взглянул на требовательно мерцающую россыпь огоньков у себя на дисплее.

— Слово предоставляется достопочтенному делегату Тилермана, — сказал он, жестом приглашая женщину взять микрофон.

— Спасибо, господин председатель, — сказала Йоланда Харпер, лидер делегации системы Тилермана, вставая, но не отходя от кресла, — но я скажу коротко, и, думаю, мне не понадобится микрофон, чтобы меня поняли. Худощавая, обветренная, тёмно-рыжая женщина повернулась лицом к другим делегатам, и с отвращением потрясла загрубелой фермерской рукой. — Это была самая большая куча дерьма, которую я слышала или видела с тех пор, как этой весной ко мне прибыл последний шаттл с удобрениями, — заявила она грубым и четким голосом. — Делегация Тилермана единогласно поддерживает резолюцию и…

Двери палаты резко распахнулись, и Крицманн оглянулся в непроизвольной вспышке гнева. Закрытые заседания Собрания не должны нарушаться и тем более не в такой грубой бесцеремонной манере! Он открыл было рот, собираясь возмутиться, затем остановился. Максвелл Деверо, начальник охраны, не пытался остановить вторжение; он сам трусил от отрытой двери по боковому проходу перед осунувшимся, одетым в форму гонцом, и выражение его лица внезапно заставило кровь Крицманна заледенеть.

— Извините, Генри… я имел в виду господин председатель, — хрипло сказал Деверо. — Знаю, мы не должны, но… — он глубоко вздохнул и встряхнулся, словно человек, которого ударили под дых. — Это майор Тобоч. Он только что прибыл с сообщением со Сплита. Я… думаю вам лучше его посмотреть.

Трудно сказать, чьё лицо в отдельном конференц-зале было более потрясенным.

Генри Крицманн сидел во главе стола, Самиха Лабабиби на противоположном конце. Иоахим Алквезар сидел слева от Крицманна, напротив Александры Тонкович, и тишина леденящим свинцовым грузом давила на всех них. Наконец, Крицманн прочистил горло.

— Что ж, — отрывисто сказал он, — полагаю, мы все должны были это предвидеть.

Тонкович передернулась, словно он дал ей пощечину. Затем она напряглась в своем кресле, расправив плечи, и уставившись на него.

— Что вы хотите этим сказать? — резко потребовала она.

Крицманн уставился на неё в неподдельном изумлении. На какой-то миг он не мог понять, что вывело её из себя. Потом понял, и его собственная ярость вспыхнула при мысли, что она могла быть такой мелочной, чтобы подумать, что в такой момент!..

"Нет, Генри" — сказал он успокаивающе себе. — Сейчас не время. И что бы ещё не происходило в её голове, сейчас она страдает. Конечно, она ищет кого-нибудь на кого излить всю эту ярость и боль. Но Боже, как хотелось бы, чтобы Бернардус был здесь".

— Чтобы вы не думали, Александра, — произнес он, силой воли убирая резкость из голоса, и заставляя его звучать рассудительно, — это вовсе не было попыткой с моей стороны сказать: "Я тебя предупреждал".

— Нет? — она разъярено уставилась на него, но потом потерла глаза тыльной стороной ладони, и её плечи снова опустились. — Да, наверное нет. Просто… -голос её прервался и она медленно покачал головой.

— Генри не говорил, что предупреждал вас, Александра, — вмешался Альквезар. — И я тоже. Но, по всей видимости, подобное ощущение не могло не возникнуть.

Её глаза сверкнули, когда она посмотрела на него, и он в свою очередь тоже покачал головой.

— Послушайте, Александра. Все мы, включая вас, уже месяцы говорили о том, что какой-то уровень негативной реакции неизбежен. И все мы признавали, что найдутся экстремисты, — такие как Вестман, — которые наверняка постараются повернуть ситуацию в свою пользу. Но не думаю что кто-либо, включая меня или Генри, ожидал чего-то подобного. Однако мы должны были учесть такую возможность, и прозвучит множество обвинений — и самообвинений — пока мы не разберемся с действительностью. Часть этого будет болезненной, и ещё большая окажется ужасной. Но здесь, в этой комнате, мы четверо — особенно мы! — должны быть способны говорить друг с другом настолько откровенно, насколько только можем.

Она буравила его взглядом ещё несколько секунд, затем с явной неохотой кивнула.

— Ладно. Я всё понимаю.

— Спасибо, — мягко поблагодарил он и перевёл дыхание. — Но с учетом вышесказанного, Александра, это именно тот инцидент, которого я опасался больше всего. О, я никак не ожидал чего-то настолько кровавого, настолько… ужасного, в таком масштабе и так быстро. Но я предсказывал вспышку насилия, и должен повторить мою позицию. Чем дольше мы протянем с этим Собранием, тем будет хуже. И чем будет хуже, тем вероятнее, что Звёздное Королевство пересмотрит свою готовность вообще принять первоначальный референдум.

— Чушь! — резко возразила Тонкович. Тем не менее, было видно, что она сдерживает свой вздымающийся гнев и пытается сохранить хотя бы немного беспристрастности. — Конечно, это был ужасный, жуткий акт! Я всегда знала, что Агнесс Нордбрант была идиоткой, но не думала, что она ещё и сумасшедшая. Эта женщина наверное лишилась рассудка — она и вся её партия! Хотя ей и не удастся прикинуться невменяемой, когда мы её арестуем. Но возлагать вину за её действия на тот факт, что Собрание ещё не приняло проекта Конституции, просто нелепо!

— Я не возлагаю вину за её действия на задержки. Я сказал что…

— Погодите, Иоахим, — мягко вмешалась Лабабиби, и он остановился, взглянув на неё.

— Конечно, вы не говорили, что отказ Александры от сдачи её позиций каким-то образом создал Нордбрандт или этот её кошмарный "Альянс Свободы Корнати". Но вы подразумевали, что затянувшиеся дебаты здесь, в Тимбле, помогли создать возможность для неё совершить это зверство. И что любой отказ примкнуть к политической платформе вашей партии только ухудшит положение вещей. Не говоря уже о вашем выводе, что если обстановка продолжит ухудшатся, Мантикора, в конечном итоге, вероятно, решит отказать в нашей просьбе об аннексии.

Альквезар стиснул зубы и сердито уставился на неё. Его карие глаза потемнели. Но затем резко махнул рукой в знак неохотного согласия — или, по крайней мере, уступки.

— Хорошо, — признал он. — Полагаю, что это и содержалось в моих словах. Но я продолжаю считать, что, согласна со мной Александра или нет, это серьёзные вопросы, которые необходимо обсудить.

— Думаю, Иоахим прав, — сказал Крицманн самым мирным голосом, каким только мог. Несмотря на его усилия избежать дальнейшей провокации в любом виде, Тонкович яростно уставилась на него. И, как он заметил, Лабабиби тоже не выглядела особенно довольной.

— Во-первых, — сказала Тонкович, — давайте вспомним, на чьей планете это всё произошло. Я не только глава делегации системы Сплит. Я также планетарный президент Корнати. Вук Райкович — исполняющий обязанности главы государства, мой заместитель, пока я здесь на Тимбле. И те люди, которые погибли в Неманья-Билдинг, были моими коллегами. Чёрт побери, они были моими друзьями! Людьми, которых я знала десятки лет — некоторых из них в буквальном смысле всю свою жизнь! И даже те, кого я не знала, всё-таки были моими гражданами, моими людьми. Не сомневайтесь ни на секунду, что я жажду видеть Агнесс Нордбрант и каждого из её сумасшедших убийц арестованными, подвергнутыми суду за это зверство и казнёнными. И когда придёт время, я брошу бумажку со своим именем в шляпу, когда судьи будут жребием выбирать расстрельную команду!