Памятное. Новые горизонты. Книга 1 - Андрей Громыко

Понемножку он начинал учить русский язык сам. Был как-то случай: я прочитал ему стихи Пушкина, он попросил записать их на листе бумаги. А через некоторое время сам их мне читал уже по-русски. И шутил:

– В Америке еще не родились люди, которые могли бы переводить Пушкина. Великого Пушкина надо читать по-русски.

Американская реакция не прощала Робсону его прогрессивных взглядов, прежде всего доброго отношения к Советскому Союзу. Даже официальные власти мстили Робсону. Мстили за то, что он выступал против вопиющей расовой нетерпимости в США по отношению к негритянскому населению. Мстили за то, что он – талантливый певец, артист крупного масштаба, пользующийся широкой популярностью и за пределами страны. Мстили за то, что он – Поль Робсон.

Травили Робсона разными путями: в одном случае замалчивали его успехи, в другом – старались ударить по самолюбию. Он все это понимал, но, как человек волевой и твердый, до конца шел тем путем, на который встал еще в молодые годы.

То, что Поль Робсон вошел в историю как великий певец, хорошо известно. Но не так широко знают, что он был одним из образованнейших людей Америки. Робсон много читал и художественной литературы, и исторической. Однажды он заговорил со мной об Иване Грозном. Я спросил его:

– А что вы читали об этом человеке?

– Дело в том, что я слышал об этом царе России от нескольких человек. Как только заходила речь о Борисе Годунове, то, как правило, упоминали и Ивана Грозного. У них было много общих черт.

А потом он показал свои знания истории нашей страны:

– Эти цари были сильные, но тираны. И великий Пушкин в своем произведении не случайно вывел именно таким образом Годунова.

Меня тронуло это высказывание артиста.

– Есть опера, – сказал я. – Ее сочинил еще в прошлом веке великий русский композитор Модест Мусоргский. Она так и называется «Борис Годунов». И там прекрасная басовая партия царя.

Поль Робсон знал основательно английскую литературу. Шутил, что с Шекспиром он вообще на ты.

– Выдающийся драматург, – говорил певец, – вложил могучую силу в своего Отелло. Я так сросся с его образом, что бредил по ночам. Моя Эсланда шутя говорила, что опасается меня в то время, когда я готовлюсь к исполнению этой роли в театре. А я ее утешаю тем, что все же ни разу не пытался ее душить.

Во время этого разговора Эсланда Робсон стояла рядом и подтвердила, тоже шутя:

– Правда, такого не было.

– А знаете, – сказал Поль Робсон, – кажется, американские власти собираются лишить меня возможности выезжать за границу даже в краткосрочные поездки. Чувствую, что дело идет к этому.

Собеседник оказался прав. Запрет вскоре вступил в силу. Вот вам и права человека. А в Вашингтоне даже не ощутили никакой неловкости. Их спрашивали:

– А как же все это сочетать с пресловутыми американскими свободами?

Ответа не было. Причем не один Поль Робсон оказался объектом гнева властей.

В последние годы жизни Робсон был лишен возможности выезжать из США куда бы то ни было. Ему просто не давали разрешения на выезд. Это враждебное отношение распространялось не только на него самого, но и на членов его семьи.

Американцы, особенно негритянское население США, долго будут помнить талантливого, умного певца, великого артиста и патриота – Поля Робсона. А мы, советские люди, – доброго, честного друга и сторонника хороших отношений между двумя государствами.

Он любил обе страны, хотя и по-разному.

Обаятельная улыбка Чарли Чаплина

Меня всегда интересовало, что собой представлял Чарли Чаплин. То, что он великий артист, я знал с юношеского возраста, смотрел его кинокартины, когда еще не было денег, чтобы часто покупать билеты в кино.

Некоторые его фильмы демонстрировались в Гомеле на открытом воздухе, в саду. Я, как и некоторые сверстники, смотрел на экран через щели в заборе, которым был обнесен кинотеатр. Положение, конечно, крайне неудобное, но чудо кинематографа – он был тогда почти чудом – притягивало своим магнетизмом людей всех возрастов. Зрители понимали, что где-то в далекой Америке есть Чарли Чаплин, смешной и неповторимый.

К тому времени, когда мы прибыли в Вашингтон, Чаплин уже давно стал прославленным актером кино. На фильмах с его участием кинотеатры ломились от зрителей. Как только на афишах в очередной раз появлялся знакомый каждому американцу образ Чарли с усиками и в котелке, вокруг касс кинотеатров начинался ажиотаж.

Первая наша встреча состоялась на одном из официальных благотворительных мероприятий в Нью-Йорке, во время войны. Средства, собранные от него, шли в фонд помощи раненым воинам союзных стран.

Я стоял и разговаривал с каким-то дипломатом. В это время ко мне подошел знакомый по многим фильмам человек и представился, просто, но с очаровательной улыбкой:

– Здравствуйте, господин посол. Я – Чарли Чаплин.

Улыбка ему шла. Впрочем, она его редко покидала. Видимо, без нее он должен был бы еще доказывать, что он и есть Чарли Чаплин. Тогда во всех фильмах появлялся только «веселый» Чарли, «грустным» на экране он стал несколько позднее. В свою очередь представившись, я ему сказал:

– Вы знаете, не только я сам, но в нашей стране почти все, кто ходит в кино и понимает, что это такое, хорошо знакомы с вами. У нас, в Советском Союзе, до войны шли ваши фильмы «Огни большого города», «Новые времена»… Так что советским людям, особенно живущим в городах, известны ваши комедии. О них можно услышать прекрасные отзывы.

– Спасибо за добрые слова, – ответил Чаплин. – До меня уже много раз доходили вести о том, что в вашей стране зритель доброжелательно относится к моим картинам и ко мне.

– А когда советские люди узнали о ваших высказываниях против фашизма и в поддержку Советского Союза, то чувства симпатии в нашей стране к вам как к человеку еще больше возросли, – добавил я.

Далее мы повели речь о советском художественном кино. Чаплин заметил:

– Видите ли, с художественными кинокартинами советского производства я знаком сравнительно мало. Но то, что видел, дает основание считать, что тенденция в советском киноискусстве положительна. В ваших фильмах нет ничего гнилого и пошлого, а это говорит о многом.

Мне и находившемуся рядом со мной советскому дипломату В.И. Базыкину было, разумеется, приятно слышать эти слова Чаплина.

По ходу беседы я решил задать ему вопрос:

– Почему вы не ставите кинокартин по произведениям великих писателей западного мира? Например, Байрона, Гёте, Бальзака?

Имен американских писателей я сознательно не упоминал, так как не был уверен в том, что он не обращался к ним.

Чарли Чаплин свободно, без какой-либо скованности стал говорить: