Мятежник - Бернард Корнуэлл

— Ребятам нужны свет и воздух, — буркнул он полковнику, снова занося топор. Фалконер отвернулся, словно не замечая, как Легион с энтузиазмом принялся за обустройство вентиляции вагонов.

Для кавалерии, двух шестифунтовиков с зарядными ящиками и передками, чугунных походных печек и повозок места не хватило.

Палатки Легиона были закинуты в вагоны в последний момент, капельмейстер Литтл прихватил свои инструменты, выдав их за медикаменты.

В суете погрузки едва ли не были забыты знамена Легиона, но Адам углядел оставленные на зарядном ящике кожаные чехлы и загрузил их в служебный вагон.

На станции царил настоящий хаос — женщины и дети в последний раз прощались с мужчинами, солдаты осушали фляжки и наполняли их из пробитых в цистерне с водой отверстий.

Фалконер выкрикивал последние приказы кавалеристам, артиллеристам и обозу с повозками, которым придется передвигаться по дороге.

Он рассчитывал, что им понадобится три дня, тогда как железнодорожному составу, пусть и с пробитыми буксами, хватит и одного.

— Увидимся в Манассасе! — сказал полковник, адресуясь лейтенанту Дейвису, старшему конвоя. — А может, и в Вашингтоне!

Анна Фалконер, прибывшая из Фалконера на своей двуколке, настояла на вручении маленьких флажков Конфедерации, которые она со служанками вышила в Семи Источниках.

Ее отец, недовольный задержкой, приказал машинисту дать сигнал, чтобы собрать людей по вагонам, но звук свистящего пара напугал некоторых лошадей, и один из темнокожих слуг сломал себе ногу, когда его лягнула кобыла капитана Хинтона.

Слугу унесли с поезда, и во время этой задержки двое солдат из пятой роты решили, что не хотят воевать, и дезертировали, а трое других настояли на дозволении немедленно присоединиться к Легиону и забрались в поезд.

Наконец, в пять часов поезд двинулся в путь. Его скорость не превышала десяти миль в час из-за сломанных осевых буксов, и он полз на север, как черепаха, лязгая колесами на стыках и уныло звеня колоколом среди заливных лугов и зеленых полей.

Полковник всё ещё был зол из-за сегодняшних проволочек, но солдаты находились в отличном настроении и весело распевали, пока поезд пыхтя оставлял позади холмы, дымя среди деревьев. Они оставили позади конвой с фургонами, пушками и кавалерией и медленно двигались в ночь.

Путешествие на поезде заняло почти два дня. Битком набитые вагоны простояли в ожидании двенадцать часов на станции в Гордонсвилле, еще три часа в Уоррентоне и бесконечное ожидали загрузки на тендер дров или заполнения цистерн с водой, но в конце концов в жаркий субботний полдень они добрались до станции Манассас, где располагалась ставка армии Северной Виргинии.

Никто в Манассасе не знал о прибытии Легиона или что с ним делать, в конечном счете штабной офицер направил Легион к северо-востоку от небольшого городка, к проселочной дороге, которая вилась посреди небольших крутых холмов.

Остальные войска стали лагерем в в низине, орудия разместили у ворот фермы, и присутствие других войск придал солдатам Легиона полное тревоги чувство, что они стали частью крупного предприятия, суть которого никто из них не мог себе по-настоящему уяснить.

До этого времени они были Легионом Фалконера, находясь в полной безопасности в Фалконере, возглавляемые полковником Фалконером, но поезд неожиданно занес их в незнакомые места, где они затерялись в этом непонятном и неконтролируемом процессе.

Уже почти стемнело, когда штабной офицер указал на фермерский дом, находившеийся справа от дороги на широком, лишенном растительности плато.

— Ферме всё ещё занята, — сказал он Фалконеру, — но похоже, что этот луг пустует, так что располагайтесь.

— Мне необходимо увидеться с Борегаром, — Фалконер был раздражен из-за всей этой вечерней неразберихи. Он хотел точно знать, где они сейчас находятся, а штабной офицер не мог дать ответ, полковник хотел со всей определенностью понимать, каких действий ждут от его Легиона, но штабной офицер и этого не знал. Не было ни карт, ни каких-либо приказов, ни малейшего представления о том, где они находятся.

— Я должен сегодня же увидеть Борегара, — настаивал на своем Фалконер.

— Я полагаю, генерал будет действительно рад вас видеть, полковник, — тактично ответил штабной офицер, — но я считаю, что всё же лучше будет подождать до утра. Скажем, часов этак в шесть?

— Ожидается сражение? — напыщенно спросил Фалконер.

— Думаю, может, и завтра, — штабной офицер пыхнул сигарой. — Янки где-то там, — он ткнул горящей сигарой куда-то на восток, — и полагаю, мы пересечем реку, чтобы с ними поздороваться, но генерал не отдаст приказа до утра. Я вам объясню, как его найти, и будьте там в шесть, полковник. Это даст вам время, ребята, чтобы успеть помолиться.

— Помолиться? — тон Фалконера предполагал, что штабной офицер тронулся умом.

— Завтра день Господа, полковник, — с укором отозвался капитан, и так оно и было, потому что следующий день был воскресеньем, 21 июля 1861 года. И Америка будет сломлена сражением.

К двум часам ночи в воскресенье воздух уже был удушающе горячим и безветренным. До восхода солнца оставалось еще два с половиной часа, и на безоблачном ярком небе еще сияли звезды.

Большая часть солдат, хотя и протащили свои палатки целых пять миль от железнодорожного узла до фермы, спали на открытом воздухе. Старбак проснулся и увидел небеса с рассыпанными на них холодными белыми светящимися точками, они были прекраснее, чем что-либо на земле.

— Пора вставать, — произнес рядом Адам.

Солдаты просыпались по всему холму. Они кашляли и ругались, повышая голоса от нервного возбуждения. Где-то в темноте долины звякнула сбруя и заржала лошадь, а со стороны лагеря зазвучала труба, призывая в побудке, этот звук отразился эхом от дальнего темного склона.

У фермерского дома на холме с тусклым светом из-за занавешенных окон прокукарекал петух. Залаяли собаки, а повара загремели котелками и чайниками.

— «Хлопочут оружейники, — Старбак по-прежнему лежал на спине, пристально вглядываясь в небо, — скрепляя на рыцарях доспехи молотком, растет зловещий шум приготовлений».[13]

В другое время Адам получил бы удовольствие, продолжив цитату, но он был в подавленном состоянии и промолчал. Вдоль рядов Легиона вновь разожгли костры, бросающие яркие огни на полураздетых людей, стойки с винтовками и белые конические палатки. Звезды мерцали сквозь густеющий дым.

Старбак по-прежнему смотрел на небо.

— «Браня тоскливую, хромую ночь, — снова процитировал он, — Что, словно ведьма старая, влачится так медленно»[14].

Цитированием он пытался скрыть свое волнение. Сегодня, думал он, я увижу слона.

Адам промолчал. Он чувствовал, что находится на грани страшного хаоса, похожего на бездну, сквозь которую сатана попал в потерянный рай, и именно это означала война для Америки, печально подумал Адам, — потеря невинности, потеря удивительного совершенства. Он присоединился к Легиону, чтобы угодить отцу, а теперь мог поплатиться за эту уступку.

— Не желаете кофе, масса? — Нельсон, слуга Фалконера, принес две жестяные кружки с кофе с огня, который он поддерживал всю ночь позади палатки Фалконера.

— Ты прекрасный человек, Нельсон, — Старбак встал и потянулся за кофе.

Сержант Траслоу орал на одиннадцатую роту, где кто-то жаловался на отсутствие ведра для воды, и Траслоу кричал на парня, требуя прекратить скулеж и пойти стянуть чертово ведро.

— Ты, похоже, не нервничаешь, — Адам отпил кофе, скривившись из-за резкого вкуса.

— Конечно же, я волнуюсь, — ответил Старбак. На самом деле мрачное предчувствие зашевелилось его нутре, как змеи в потревоженном гнезде. — Но думаю, что могу стать хорошим военным.

Было ли это правдой, или он просто он хотел выдать желаемое за действительное? Или просто бахвалился перед Салли?

Неужели всё из-за этого? Бравада, рассчитанная впечатлить девушку?

— Я не должен находиться здесь, — сказал Адам.

— Ерунда, — бодро заявил Старбак. — Переживи один день, Адам, всего лишь один день, а потом поможешь заключить мир.

В начале четвертого в расположении полка появились два всадника. Один из них нес лампу, которой освещал путь к вершине холма.

— Кто вы? — прокричал второй.

— Легион Фалконера, — отозвался Адам.

— Легион Фалконера? Боже! Так теперь с нами Легион? Чертовы Янки могут спокойно сдаваться, — говорящий был низеньким лысеющим мужчиной с пронзительными черными глазами-пуговками, которые сердито смотрели с немытого лица поверх грязных темных усов и всклокоченной бороды лопатой.

Он соскользнул с седла и вступил в полосу света, отбрасываемую костром, выставив на обозрение свои невероятно худые ноги, согнутые, как острые створки моллюска, которые совсем не сочетались с его большим животом и широким мускулистым торсом.