Камуфлет - Антон Чижъ

– И что?

– Так ведь обыск вы делали. Дом опечатан, на улице – вафи филеры. А печать с двери не сорвана. Вернее, новая. Значит, подбросили улику намеренно. Простейфая логика. Далее – Менфиков. Вы, конечно, гневались, когда увидали тело помофника, сверкали праведным гневом. Но что в итоге? А то, что всех слуг выгнали из особняка. Зачем такая строгость? А чтоб доступ был свободный к мотору Одоленского. Сарай, где чудо техники хранится, на улицу выходит. Открывай да забирай. Никто не помефает. Одежку водителя при обыске позаимствовали. Для чего мотор? А чтоб в маскарадном костюме переехать несчастного Берса.

Ягужинский поправил бабочку и громко сказал:

– Вам пора уходить.

За портьерой произошло легкое движение, словно кто-то аккуратно встал. Но внезапно грянувший оркестр заглушил шорох.

– Остались суфие мелочи. – Ванзаров покосился на ротмистра: помощник изготовился к прыжку тигра. – Первая: смерть князя произвела на вас куда меньфее впечатление, чем могла. Почему? Логика такова: знали про нее значительно раньфе меня. Вторая: «живая картина». Как увидели фото, так по-настояфему испугались, даже скрыть не могли. Почему? А потому что появилась она без вафего ведома. Но с ней другая незадача выфла. Сначала отказались рассказывать, что за юнофа предстал в неглиже, а вчера эдак спокойно узнали, что он в морге. Теперь третья. Увольте, но не могу поверить, что начальник дворцовой стражи не сравнил простые факты: дежурства Менфикова и появление писем. Все-таки помофник, доверенное лицо. Исходя из посылок, получаем настояфего убийцу. Остался последний вопрос: зачем весь этот камуфлет?

Господин полковник преспокойно открыл коробку дорогих сигарок, не торопясь надкусил, прикурил от редкостной игрушки – бензиновой зажигалки и выпустил облако дыма:

– Это все? – осведомился он.

Родион Георгиевич выждал, пока сигарка прогорит опасный срок, и с исключительным доброжелательством спросил:

– Значит, не желаете откровенно?

– Зачем?

– Чтобы предотвратить больфие жертвы.

– Что-то знаете достоверно?

– Только то, что завтра объединится старая и новая кровь, взойдет заря новой России, очевидно, кровавая. Слышал про это уж раза три, приходится верить.

– Одни домыслы. Фактов нет.

Ротмистр ожидал, что сейчас будет выложен главный козырь. Но по какой-то неведомой причине, начальник его и не думал раскрывать карты, а лишь с интересом наблюдал за полковником и вежливо предложил:

– Если изволите поехать с нами, предъявлю неоспоримую улику.

– И не подумаю.

– В таком случае…

– На арест – руки коротки. Даже у полицейского выскочки. Прощайте.

Иван Алексеевич как ни в чем не бывало принялся за фрикасе.

По первому знаку Джуранский готов был исполнить любой приказ, даже немыслимый: например, надеть на жандармского полковника цепочки. Но Родион Георгиевич вдруг подскочил к портьере и отдернул плотную материю. За ней прятался столик, накрытый на одну персону, со следами ужина. На блюдечке остались щедрые чаевые.

Швейцар у входа подтвердил, что ресторан действительно только что покинул молодой человек во фраке, однако не из постоянных посетителей, видел его впервые, лицо ничем не запомнилось: среднего роста, средних лет. А набережная Мойки оказалась пустынна в обе стороны, насколько хватало глаз. Тот, кто незримо слушал разговор за портьерой, растворился бесследно.

– Мечислав Николаевич, на сегодня все, идите отсыпаться. Завтра, то есть уже сегодня, будет трудный день. – Ванзаров протянул руку для прощания.

Ротмистр хоть пожал и крепко, но в сомнении спросил:

– Может, мне с вами?

Помощник прекрасно разбирался в интонациях своего «командира». И намного лучше, чем тот мог себе представить. Но коллежский советник, изобразив совершенно невинное лицо, отмахнулся:

– С чего вы взяли? Просто прогуляюсь перед сном.

Августа 10 дня, перед рассветом, зябко.

Гостиница «Европейская» на углу

Невского проспекта и Михайловской улицы

Почивать никто и не думал. Из-за двери слышались обрывки арии Ленского, напеваемой отменно-фальшивым баритоном. Гость отпустил коридорного с заслуженным рублем и объявил свое присутствие вежливым стуком. Ария оборвалась на полуслове, тот же голос торжественно прокричал:

– Кто б ни был ты, в тиши ночной, взойди, калитка на отпоре!

Пьесы французской классической драмы смешалась в голове певца невероятным винегретом.

Родион Георгиевич толкнул дверь. Предстала картина не столько редкостная, сколь ожидаемая. Посреди номера высшего класса располагался стол со следами обильного, но утомительного ужина. Потребовался непочатый край сил и здоровья, чтобы опустошить эдакое количество бутылок. Героев было двое.

Одни из них полулежал на диванчике, широко распахнув жилет и нацепив на голову галстук а 1а «ухо зайчика». Гостя он приветствовал нечленораздельным лепетом под слабое помахивание ладошки. Только самый внимательный взгляд узнал бы в добродушной кашице доктора Звягинцева собственной персоной.

Зато другой участник вечеринки был полон сил, хоть в разодранной сорочке до пупа, и гостя наградил сивушным амбре.

– А, дуся Ванзаров! – победно закричал он и бросился обниматься.

Родион Георгиевич кое-как стерпел изъявление чувств подданного республики. Да, все европейские привычки месье Жарко слетели вмиг, открыв до боли родную физиономию. Сколько не переиначивай фамилию, ни меняй паспорт, ни живи заграницей, а нутро русского человека не переделаешь, не спрячешь, все одно вылезет наружу в самый неподходящий момент. От долгого терпения и сдерживания лишь сильнее рванет.

– А ведь ты, друг Ванзаров, обманул меня! – с неподражаемой ноздревской интонацией провозгласил гипнотизер, причем усы его встали торчком. – Но я не сержусь, так и знай! Славный ты человечище, правда, докторишка?

Аристарх Петрович выразил согласие томным мычанием.

– Андрей Иванович, у меня дело… – начало Ванзаров, но был немедленно схвачен в охапку и препровожден к столу. Сила у Жарко оказалась просто какой-то бурлацкой.

– А ну-ка выпей с нами за науку и прогресс! – с мрачной решимостью потребовал русский мсье и немедленно наполнил бокал бордовой жидкостью.

Имея солидный опыт подобных коллизий, Родион Георгиевич отнекиваться не стал, а приготовился нести свой крест, лишь потребовал рюмку водки, сославшись на изжогу от вина. Рюмок не нашлось, использовали бокал и все равно налилил доверху.

Обжигающая жидкость растворилась в голодном желудке коллежского советника бесследно.

– Вот за это люблю! – крикнул Жарко и полез целоваться в губы.

Тут уж Ванзаров увернулся, как мог и только спросил:

– Могу ли знать… – но был нахально оборван:

– Да знаю, что тебе надо! На вот… – И Андрей Иванович протянул смятую бумажку.

Клочок оказался чеком Азовско-Донского банка. Двадцать пять рублей заверены подписью, читаемой без труда. Росчерк показывал натуру решительную, волевую и способную на поступок, как сказала бы графология. Ценность банковского документа трудно переоценить: убийца руку приложил. Но возник простой вопрос: это неоспоримое доказательство того, что Берс, и никто иной, приходил вместе с «Морозовым». Выходит, он – гений гипноза? Верится с трудом. Какой же вывод? В логической цепочке изъян. Только где слабое звено?

– Не вспомнили того серба или болгарина, который подавал больфие надежды в гипнозе? – спросил Ванзаров.

– А вот выпей со мной за психологию! – заявил Жарко. Пришлось подчиниться. Андрей Иванович отер губы и сообщил:

– Фамилия у него, кажется, Петрович… Нет, постой, Иванович… Вот ведь, видел же, а не могу вспомнить!

– Кого видели? – осторожно переспросил коллежский советник, ощутив приятность во всем теле от второго бокала водки.

– Да Петровича этого…

– Могу ли знать, где?

– Утром в «Польской кофейне». Пошел позавтракать, и в дверях разминулись. Ну, поначалу не обратил внимания, думаю, просто лицо знакомое, а уж после вспомнил – точно Петрович… Или Иванович?

– Точно он был?

– А вот не скажу, пока третью не изволишь! – Глазки Жарко шаловливо сожмурились.

Родион Георгиевич выхватил помятую «живую картину» и ткнул в «Мемнона»:

– Похож?

Гипнотизер сощурился и вдруг совершенно трезво заявил:

– Да ведь это ж Петрович…

А доктор Звягинцев отчаянно махнул рукой, чуть не свалившись с дивана, и заявил:

– Был, да исчез!

Августа 10 дня, половина десятого утра, +16° С.

Дворцовая площадь

Появился легкий ветерок, еще теплый и милый, поиграл дамскими шляпками, тронул полы сюртуков и скрылся. А вот господина, плотно закутанного в летнее пальто, несколько передернуло. Им заметно владело нервное возбуждение. Глубже вжался он в диванчик пролетки, впрочем, не обычной, а с дюжим молодцем на козлах. Экипаж стоял у Александровского сада так, чтобы Зимний дворец просматривался с ладони.