Куда уходит любовь - Гарольд Роббинс

Он помедлил несколько секунд.

– Я понимал, что к чему все клонится. Получить фотографии было только вопросом времени. Она дико возмущалась, но наконец сдалась.

– Они у тебя остались? Он покачал головой.

– Я вернул их Норе, когда между нами все стало окончательно ясно. Я не хотел, чтобы у меня оставалось хоть что-то от нее. Мне и без того хватало воспоминаний.

Я промолчал.

Он посмотрел на меня.

– Это была честная сделка. Я не притронулся к тому, что на самом деле было ее. Мы разделили только то, что было нашим общим.

– Я не осуждаю тебя.

– Надеюсь, тебе что-то удастся. Я помню Дани, когда она была еще совсем маленькой девочкой. Когда ты не смотрел на нее, у нее появлялось на лице выражение заброшенности.

– Я этого не хотел. Но Нора добилась своего.

– Я не знал этого, – удивился он. – Нора рассказывала мне, что в один прекрасный день ты вдруг объявил ей, что не будешь больше приезжать.

– В стиле Норы, – посмотрел я на него.

– Понимаешь, я-то думал, что все знаю, но… – Он бросил свою сигарету и тут же закурил другую. – Была одна вещь, которую я никогда не забуду.

– Что именно?

– Это случилось примерно лет пять назад. Дани должно было исполниться десять лет, и она как-то обмолвилась, что хочет устроить день рождения. Нора вышла из себя. Она стала говорить девочке, чтобы та перестала подчеркивать ее возраст, что она достаточно взрослая, чтобы понимать, что если она будет так много говорить о своем возрасте, то это ставит ее мать в очень неудобное положение. Дани ничего не понимала. Она посмотрела на Нору и спросила: «Так ты не хочешь, чтобы я выросла, мамочка?»– Нора начала ей отвечать, но потом заметила, что я наблюдаю за ними, и резко выскочила из комнаты.

Он затянулся сигаретой.

– Честно говоря, я считал, что Нора ревнует Дани. К ее молодости. К тому, что она растет. Ко всему, что было с ней связано. Но тут я ничего не мог сделать. Нора всегда недвусмысленно подчеркивала, что я не ее отец и не имею права вмешиваться.

Он опустил глаза в стол, а затем опять взглянул на меня.

– Наверно, ты хочешь спросить, почему же я, так много зная о ней, все же женился на Норе?

– Да, пару раз я думал об этом.

– Может быть, ты и не поймешь меня, – тихо сказал он. – Я был художественным критиком в газете небольшого городка. Что бы там ни говорили, с точки зрения искусства, Сан-Франциско – небольшой город. И я нашел нечто великое. Это случается один раз в жизни. И то, если повезет. И если ты счастливчик. Я открыл Нору Хайден, и, как бы там ни было, в своей области она была одним из величайших талантов. Ее работы дышали правдой. В них было так много искренности, что тебя не покидала мысль, что она полностью выкладывается в своем творчестве, ничего не оставляя для себя и всех прочих человеческих существ. Я знал, что она собой представляет. Но надеялся, что мне удастся изменить ее. Я считал, что та правда, которая видна в ее работах, рано или поздно проявится и в ней самой. Но я оказался неправ. Совершенно неправ.

– В каком смысле, Сэм?

Он взглянул на меня.

– Я любил ее, – просто сказал он. Затем мрачно усмехнулся. – Но теперь эта любовь ушла. И кроме несколько картин на стенах и пары скульптур, от нее ничего не осталось. И все же кое-что ты приобретаешь. Как бы плоха она сейчас не была, у тебя всегда будет возможность сказать себе, что все же она была.

Я понял, что он имел в виду. Я поднялся.

– Ты был более, чем любезен, Сэм.

Он тоже встал.

– Я хотел бы хоть чем-то помочь Дани.

– Я уверен, что она была бы очень рада, Сэм.

Он протянул руку.

– Передай ей, что я ее люблю.

– Обязательно, Сэм, – сказал я. – Спасибо.

После прохлады и полумрака, что царили в галерее, солнечный свет резанул мне глаза, когда я вышел на Пост-стрит, забитую народом. По телу сразу же потекли струйки пота, и я нырнул в прохладу ближайшего бара, где заказал бутылку пива. Пара туристов, вошедших вместе со мной, тоже заказали пива.

– Иисусе, ну и жара, – сказал один из них.

– Еще бы, человече, – откликнулся другой, поднося ко рту бокал, увенчанный пеной. – Но подумай, как жарятся ребята, что торчат на том камне посреди залива. Ручаюсь, что в такой жаркий день они бы отдали все, что угодно, за бутылку пива.

Посмотрев на них, я подумал о камне, который они имели в виду. Алькатрац.[3] Были и другие одинокие скалы. И на одной из них была моя дочь. Совсем еще ребенок.

Я попытался представить себе, как она спасается от жары в такой палящий полдень. Подумал, удалось ли мисс Спейзер что-либо выяснить относительно нее. То, что я, скорее всего, никогда не узнаю. И никто не узнает.

5

Мариан Спейзер узнала эти туфли еще до того, как подошедший подал голос. Они были так отполированы, что можно смотреться в них, как в зеркало, но она знала, если их владелец приподнимет ногу, подошва слегка отстанет, являя миру белые носки. Оторвавшись от записей, раскиданных по столу, она подняла голову.

– Ага! Никак тихая добрая Мариан решила сыграть шуточку с Робин Гудом, в столь жаркий день скрывшись в спасительной тени Шервудского леса?

Она хмыкнула.

– Садись, Ред, пока ты не пролил кофе на мои бумаги. Хорошо, что я знаю тебя вдоль и поперек. Даже ноттингемский шериф не понял бы ни слова на том английском, которым ты пользуешься.

Он стоял над ней, ухмыляясь во весь рот, его голубые глаза были прищурены, а рыжие волосы торчали во все стороны. В обеих руках он держал по чашке с кофе.

– Похоже, ты готова сделать передышку, – сказал он, ставя перед ней одну из них.

– Спасибо.

Он огляделся. Кафе было почти пустым.

– Им надо тут что-то решительно менять, а то они вылетят в трубу, торгуя только кофе.

За одним из столов в компании девочки и ее матери сидела другая инспектор по надзору. Девочке было около пятнадцати лет; у нее было мрачное лицо и явные признаки беременности. Мать что-то безостановочно говорила инспектору, которая только терпеливо кивала головой.

Мариан представляла, в чем женщина старалась убедить инспектора. Она сама уже не раз слышала подобные речи.

– Я ничего не знала… я даже не подозревала… Моя дочь… это все те ребята, которые…

Каждый раз было одно и то же. Дети попадают в беду, и только тогда родители неизменно спохватываются. Конечно, они никогда ничего не видят. Они, как правило, вечно страшно заняты. Некоторые из них в самом деле работают дни напролет. Другие – нет, но и в том и в другом случае кончается одним и тем же – Молодежным судом.

– Где ты болтался весь день? – спросила она, собирая бумаги в аккуратную стопку.

Ред шумно отхлебнул кофе.