Жан Баруа - Роже Гар

Баруа торопливо проходит во вторую половину квартиры: две комнаты, соединенные ванной; большая комната обита светлым штофом и заново обставлена.

Озабоченным и в то же время довольным взглядом он осматривает комнату.

Поправляет абажур, трогает радиатор, смотрит на часы и возвращается в кабинет.

Паскаль, мы кое-что забыли!.. Сбегайте, побыстрее... Хороший букет белых цветов... (Показывая величину.) Обязательно белых, слышите!

Пять минут спустя. Звонок.

Баруа, ходивший из угла в угол, бледнеет: "А этот дуралей еще не вернулся!"

Он направляется в переднюю; мгновение колеблется и открывает дверь.

Первым входит аббат Жозье, за ним - молодая девушка и просто одетая женщина лет пятидесяти.

Баруа. Мой слуга только что... (Толкая дверь кабинета.) Прошу вас...

Аббат проходит, за ним девушка.

Баруа уже собрался было последовать за ними, но горничная решительно идет за своей госпожой, не уступая ему дороги, и едва не отталкивает его.

Аббат (с достоинством). Здравствуйте, Жан. Я привез вашу дочь... и Жюли, преданную Жюли... (Плавный жест священника.) Это - лучшие мои прихожанки.

Баруа подходит к Мари; она стоит очень прямо, на лице ее выступила краска... Перед Ним возникает отчетливый образ: Сесиль в двадцать лет!

Она протягивает руку, он пожимает ее.

Короткое молчание.

Открывается дверь. Появляется Паскаль с букетом в руках. Он останавливается на пороге и спокойно улыбается.

Баруа. Я посылал его за цветами. (Мари.) В квартире одинокого мужчины так неуютно.

Все неподвижно стоят, глядя друг на друга: Мари опускает глаза. Жюли пожирает глазами Баруа. Аббат неодобрительным взглядом окидывает комнату.

Баруа чувствует, что надо любой ценой нарушить молчание.

(Обращаясь к Мари.) Хотите... я покажу вам вашу комнату. (Он делает шаг к двери и поворачивается к священнику.) Пойдемте с нами.

Его взгляд говорит: "Посмотрите, где она будет жить, расскажете об этом там..."

Аббат идет за ними.

В этой залитой светом комнате они чувствуют себя еще хуже, чем в кабинете с его блеклыми тонами; и опять все неловко стоят посреди комнаты.

Баруа, не переставая, говорит.

Здесь - ванная. А здесь комната... Жюли. Как видите, совсем рядом. (Паскалю, принесшему багаж.) Поставьте возле окна.

Радость его улетучилась; он больше не в силах выносить эту сцену: чувство горечи охватывает его... Надо прекратить все это.

(Обращаясь к Мари, которая избегает его взгляда.) Ну, теперь мы вас оставим, хорошо? Вы, верно, хотите распаковать свои вещи?..

Аббат. К тому же мне надо торопиться на поезд. Я хочу проститься с вами, дорогое дитя.

Голос его приветлив и тверд. В нем чувствуется равнодушие к земной жизни, характерное для человека, который живет ради жизни иной. Он будто говорит: "Мне жаль вас, но вы сами стремились к этому испытанию; к тому же ведь бог всегда с вами".

Баруа вводит аббата, в свой кабинет. Его руки дрожат, воля напряжена до предела. Он через силу улыбается.

Баруа. В котором часу ваш...

Он не может кончить фразу; сжав голову руками, тяжело опускается на стул, и внезапно тело его сотрясается от рыданий. Это неотвязное воспоминание о молодой Сесили; глаза ребенка, полные тревоги; бесконечная нежность, вдруг охватившая его самого... Какая, оказывается, ответственность - породить плоть, которая тоже может страдать!

Аббат бесстрастно смотрит, засунув пальцы в рукава сутаны.

Он думает о скале, которой коснулся Моисей, но упрямо сдерживает жалость.

Баруа встает, вытирает глаза.

Простите... Все это меня взволновало, я стал теперь так нервен...

Аббат берет свой молитвенник и шляпу. В котором же часу ваш поезд?

Два часа спустя.

Баруа, не переставая, ходит от окна к двери, прислушиваясь ко всем шорохам в доме. Он не в силах больше ждать. Быстрыми шагами идет к комнате Мари.

Там тихо.

Он стучит.

За дверью испуганное движение.

Мари. Войдите.

В вечернем сумраке две фигуры вырисовываются на светлом квадрате окна. Женщины только что поспешно встали; их стулья сиротливо стоят посреди комнаты.

Сердце Баруа сжимается.

Баруа. Вы сидите без света?

Он поворачивает выключатель, и взгляд его встречается со взглядом Жюли; четки свисают у нее с руки. У Мари вырывается едва заметный жест; ее покрасневшие веки опущены.

Вы уже распаковали свои чемоданы? Вам ничего не нужно? (Жюли.) Обращайтесь за всем к Паскалю... Он славный малый и сделает все, что надо. (Мари.) Хотите, пройдем ко мне в кабинет и побудем там до обеда... Я покажу вам дорогу.

Дочь послушно следует за ним. Он поворачивается к ней.

Похоже, будто я веду вас на гильотину...

Она пытается улыбнуться, но от его ласкового тона ей хочется плакать.

В кабинете Баруа зажигает все лампы и весело придвигает кресло Мари; она садится на краешек.

Ему так же неловко, как ей: он чувствует себя смешным и старым.

У Мари узкий, немного выпуклый лоб. Цвет лица - какой "бывает у брюнеток: прозрачно-розовый с внезапным румянцем, свежий, точно у цветка. Светлые и строгие глаза; их серо-голубой цвет кажется неожиданным в сочетании с черными бровями, отмеченными тем же скорбным изломом, что у отца. Подбородок свидетельствует о сильной воле. Но тонкие очертания носа, смешливая складка у рта смягчают суровое выражение лица. От нее веет очарованием здоровой и гордой юности.

Баруа. Да, я прекрасно понимаю, как тяжело для вас все это: разлука, Париж, незнакомая квартира... и потом я... (Она делает робкое движение протеста.) Нет, пет, я очень хорошо себе представляю... Ведь я и сам, видите, теряюсь в вашем присутствии, не знаю, как выразить свои мысли... (Ее милая улыбка ободряет его.) И все-таки вам самой пришло в голову приехать сюда на два месяца... Я никогда не посмел бы об этом просить... И вот вы здесь; ничто не мешает нам теперь жить в ладу. Ничто, не правда ли?

Она отвечает с видимым усилием. Мари. Да, отец.

Он с раздражением думает: "Отвечает, как на исповеди".

Лицо его принимает серьезное выражение.

Баруа. Я совершенно не знаю, что... вам рассказывали обо мне...

Она внезапно краснеет и останавливает его протестующим жестом. Он читает в ее взгляде отказ и продолжает дружеским тоном.

Во всяком случае, раз уж вы пожелали... (в его голосе слышится вопрос)... со мной познакомиться, я решил честно вам все объяснить. Вы можете считать меня непоправимо виноватым перед вашей матерью и перед вами. Я и сам кое в чем упрекаю себя; но есть доводы "за" и "против"... Вы еще слишком молоды, Мари, чтобы понять эти вещи, но я постараюсь рассказать вам обо всем осторожно и честно.

При слове "честно" она поднимает голову.

Паскаль (торжественно). Мадемуазель, кушать подано.

Она с удивлением поворачивает голову.

Баруа (улыбаясь). Вы видите, я уже ничего не значу в этом доме... Вы хозяйка. (Поднимаясь.) Идемте к столу. Вечером, если вы не устали, мы поговорим обо всем.

После обеда.

Лед сломан.

Мари первая входит в кабинет и замечает завернутые в бумагу цветы.

Мари. О, их надо поставить в воду...

Баруа (Паскалю, который приносит кофе). Паскаль, отдайте цветы Жюли, она их...

Мари (быстро). Нет, нет, дайте мне... У вас найдется ваза побольше?

Паскаль приносит вазу и смотрит, как она ставит цветы; потом, не переставая улыбаться, уходит.

Баруа. Мари, вы покорили Паскаля. Она смеется.

Хотите кофе?

Мари. Нет, я никогда его не пью.

Баруа. Тогда, раз вы хозяйка, налейте мне... Полчашки. Больше мне теперь не разрешают. Спасибо.

Они улыбаются, как дети, играющие во взрослых.

(С дружеской прямотою.) Знаете, Мари, с тех пор как вы здесь, я задаю себе один и тот же вопрос: "Почему она захотела приехать?"

Молчание. (Пылко) В самом деле, почему?

Мари больше не улыбается. Не поведя бровью, она выдерживает взгляд Баруа; потом качает головой, будто говоря: "Нет, может быть в другой раз... Сегодня - нет!"

III

Шесть недель спустя.

В кабинете редактора "Сеятеля".

Секретарь редакции. Статья Брэй-Зежера об учителях?

Баруа (смотря на часы). Пустите что-нибудь другое (Встает.)

Секретарь. Но скоро уже четыре месяца...

Баруа (стоя). Не спорю. Но я не могу опубликовать статью в таком виде... Надо будет повидать Брэй-Зежера.

Секретарь. Тогда статья Бернардена?

Баруа. Согласен.

Секретарь. И еще я хотел спросить, что ответить Мерле.

Баруа. Это терпит, мой друг. Сегодня мне некогда. Завтра посмотрим.

Берет шляпу и пальто.

Проходя мимо Орсейского вокзала, он поднимает голову: "Без четверти четыре... Теперь я возвращаюсь домой все раньше и раньше. Кончится тем, что я вовсе не буду выходить из дому. Не буду выходить... Нет, этого не случится, ведь через три недели она уедет..."

Глубокая тоска охватывает его. Он ускоряет шаг. Перед его глазами предстает уголок кабинета, под лампой - мягко освещенная, склонившаяся головка.

Он думает с улыбкой: