Нейтральной полосы нет - Евгения Леваковская

Что, кроме фамилии Громова, есть в справке? Лавринович… Разбойное нападение на женщину…

— Миша! Я начинаю вспоминать, — разом остановившись, с облегчением сказал Вадим. — Фу ты, даже устал, до чего свербило вспомнить. Ну, да! Это дело Суриков вел. Ну, тот, который потом в министерство перешел. Да ты его знаешь, он еще кодовые названия смерть любил придумывать.

— Знаю, — сказал Корнеев, не понимая еще, чем так обрадовало Лобачева воспоминание о Сурикове. — А что, я ему хорошие названия подсказывал. Красный Беспощадник, например. Чем плохо?

— Да, Да, Суриков вел дело Громова, — тянул пойманную ниточку Вадим, прислушиваясь сам к себе. — Не первое. Второе. По незаконным обыскам. Но Суриков парень дотошный, правильно дотошный. Он изучил и материалы по первому делу. И он как-то рассказал мне одну детальку из допроса, которая его задела. Обвиняемый Громов, ну да, Громов, сказал, что сам два раза ударил Лавринович по голове, не надеялся на товарища…

— Осмотрителен, — отозвался Корнеев. Он говорил серьезно. Он понимал, что из сотен вопросов и ответов, записанных в каждом деле, такая деталька могла-таки запасть в память не только Сурикову, но и Лобачеву.

— Знаешь что, Михаил Сергеич, — Вадим посмотрел на часы, было десять утра. — Я сейчас возьму у Шурыгина машину, если нет «Волги», пусть хоть мотоциклиста с коляской даст, в гражданском седле как-то несподручно, и двину прямо в архив. Хочу узнать о Громове все, что возможно. Похоже, мы правильно на него вышли. Уж больно все в цвет.

— А в управление не заедешь?

— Заеду потом. И с Белинки тебе позвоню. Но сначала в архив. Ты не забудь, выясни по сберкассам, не было ли вкладов.

Договорились: Корнеев в Колосовске займется всем, что они наметили по плану, а Лобачев немедля двинет в архив, о чем можно доложить начальству, если его будут спрашивать.

Шурыгин сказал, что «Волга» будет.

— Молодец мужик, помогает всесильно и не спрашивает ни о чем. В конце концов мог бы подумать, почему не из Москвы машину, коли надо в Москву… По званию мог бы и поинтересоваться.

Вадим закладывал в портфель толстый деловой ежедневник. Ему почему-то нравилось делать выписки, заметки для памяти в таких толстых, отлично переплетенных тетрадках-книжках нестандартного формата с разграфленными страницами. Большие записи располагались на многих страницах без учета дат и дней, но все-таки потом, при надобности, а то и просто так было легко проверить, с чем связан тот или иной прошедший день. За несколько лет у Вадима накопились такие ежедневки, своего рода дневники. На дневники настоящие всегда не хватало времени, и это было досадно.

Вадим сменил стержень в ручке, положил и ручку в портфель, опять посмотрел на часы, до машины оставалось еще минут десять — пятнадцать.

— А теперь послушай, Михаил Сергеич, садись да послушай, — попросил Вадим, застегнув на портфеле «молнию». — Вот теперь я скажу тебе, что у меня было на «потом», а ты на свободе обдумай, может, какие советы присовокупишь.

Корнееву полагалось логично огрызнуться за упоминание об ожидавшей его свободе для размышлений, что он и сделал бы, если б Лобач не обратился к нему по имени да еще и по отчеству. Без шутки они не часто обращались друг к другу.

Сейчас они сидели друг против друга серьезные, и если б кто третий поглядел со стороны, то не бог весть какие и молодые. У обоих морщины, а у Вадима и седина пробилась. До сорока еще три года, но в их деле у многих так. Старых нет, а седых много.

— Так вот, — сказал Вадим. — Ситуация с музыкантом тебе ясна. Он ехать не может. Что ты выяснишь по нему в данном случае, значения не имеет. Им в группу нужен гитарист. Подводка очень удачная. Считаю подходящей кандидатурой Никиту. Думаю, не будешь против. Обмозгуй подробности, и давай предлагать вместе.

— Знаешь, Вадим, — после ощутимой паузы заговорил Корнеев. — С тобой, как говорится, не соскучишься. Насчет хорошей подводки ты, вероятно, прав. Да нет, не вероятно, а безусловно прав. Я просто еще не подумал об этом. Но почему… Никита? Ну, почему, например, не Игорь?

Вадим улыбнулся своей внезапной, недолгой и доброй улыбкой.

— Хотя бы потому, Корнеич, что Игорь на гитаре ни в зуб ногой, а Никита играет хорошо. Странно, если бы мне не пришла в голову именно эта кандидатура. Выдвинули в угро, так пусть и доказывает свое соответствие.

Так же без тени шутки Корнеев смотрел в глаза друга-товарища, и взглядами они вели совсем другой разговор. «Вадим, Громов, по всему, матерая штучка, а у Никиты опыта…» — «А как опыт без опыта приобретешь?» — «Вадим, тут ведь всяко может быть, если сорвется…» — «А ты как начинал?» — «Вадим…»

— Не морочь мне голову, Корнеич! — вслух проговорил Вадим, прекращая безмолвную, совершенно понятную обоим беседу. — Не делай из парня привилегированного братика-сынка, не срами корпорацию. Ты думай, как лучше сделать. Тут тебе библиотека в руки.

Под окном просигналила «Волга». Корнеев так и не выдал никакой хохмы, он был озадачен и озабочен, но по существу не мог ничего возразить, и оба это понимали.

Теперь что скажет начальство, не в их компетенции такой вопрос самостоятельно решить.

Лобачев уехал, Корнеев из окна поглядел «Волге» вслед, растерянно поглаживая куда как чисто выбритый подбородок. Лобач его все-таки растревожил, хотя предложение, честно говоря, подходящее. Кабы не был это Никита, Корнеев с искоркой, с изюминкой уже сочинял бы для него «легенду». Времени не то что мало, а может быть, всего ничего. Когда троица сорвется на юг, кто ее знает. Ясно, что долго тянуть не будут…

«Ну ладно, — оборвал себя Корнеев. — Может, еще начальство не одобрит». И тут вдруг вспомнилось ему, что кто-то, чуть ли не тот же Копылов в телефонном разговоре, помянул походя, что в Светлом скоро созывают на семинар старших инспекторов угро, а молодых на сколько-то дней уже собрали и молодой Лобачев там.

Корнеев возрадовался, подумав, что Борко, как клушка цыплят, защищает своих семинаристов: он к учебе как к святыне, для него семинары превыше всего. Говорят, он свой институтский диплом до сих пор по выходным обмывает, черта с два он отпустит Никиту.

Но в целом Лобач прав, подводку грех не использовать. И, занимаясь намеченными мероприятиями, Корнеев с удовольствием обдумывал, как целесообразней организовать это дело.

А Вадим почувствовал облегчение, поделившись своим решением с Корнеевым. Они слишком знали друг друга, чтоб Вадим не заметил, как мгновенно оценил его идею Михаил. Это уже вторичное — зачем Никита? И «зачем» не должно иметь места.

Разделив с Корнеевым свое намерение и — скрывать нечего! — неминучую тревогу за своего младшего — сумеет ли, не совершит ли опасного промаха? — Вадим смог сейчас отодвинуть от себя эту мысль, изрядно досаждавшую ему после допроса Черновой. Отодвинуть и думать о том, о чем ему непосредственно требовалось думать.

Следователю, как, впрочем, и оперативнику, важно не просто думать быстро. Крайне важно еще точно определить, над чем конкретно должен ты размышлять в тот или иной отдельно взятый момент. Сейчас Вадиму надлежало трезво обмыслить, что, в сущности, он ждет от архива.

В гостинице, когда он читал справку, ему подумалось: не Громов ли в образе сантехника посетил квартиру Вознесенских? Как представитель Москонцерта он мог быть связан в Колосовске с довольно узким кругом людей, к которым ни Вознесенские, ни Заварина, несомненно, не имели отношения. Никаких клубов, домов культуры в районе не существовало.

Но после того как в памяти всплыл Суриков и кое-какие оттенки, не столь уж часто встречающиеся в уголовных делах, Вадим склонен был отказаться от этого допущения.

А оттеночки были. Ну хотя бы снисходительное отношение к этому календарно-молодому, но уже незаурядному преступнику. Первые двенадцать лет обернулись пятью годами, по второму приговору неотбытый срок заменен ссылкой. Кто ему ворожит?

Может быть, и об этом не скажут, так намекнут тома уголовного дела.

Но отнюдь не только истоки поблажек, даже главным образом не они интересовали сейчас Лобачева так, что едва ли не день решился он потратить. На что потратить? На прошлое. На давно прошедшее. (Есть, кажется, в пресловутом немецком такое время?)

Лобачев чувствовал, теперь он был почти уверен в том, что с Громовым им придется столкнуться и завяжется у них бескровный, изнурительный бой.

Сейчас они бок о бок с Корнеевым, потом Лобачев останется с таким Громовым (да и не только с ним) один на один.

В прошлом отдельного человека, как и всего народа, — корни настоящего. Готовясь к будущей схватке и предвидя сложность ее, Вадим хотел потрогать корни своего преступника. Суриков был следователь талантливый, с воображением и глубиной мышления, не может быть, чтоб в деле, которое он вел, не было ничего, кроме сухих, стандартных, подчас так мало дающих именно благодаря стандартности содержания и формы бумаг.