Современный чехословацкий детектив - Эдуард Фикер

Пан Карлик взял у него ключ и повесил на крючок. И на минуту словно застыл. Но быстро спохватился и начал шарить в ящике за стойкой, разыскивая очки.

— Пардон...

— Вы что-то сказали?

— Пардон, вы, видимо, пан Экснер?

— Да.

— Вам тут было письмо. Пани Штейнова уехала в субботу. И оставила вам письмо.

— Я получил его ночью. Когда уехала пани Штейнова?

— В субботу после обеда. Вскоре после обеда.

— Что ж, хорошо, — сухо обронил Михал Экснер. — А что вы предложите на завтрак, пан метрдотель?

— Извольте: ветчина и яйца всмятку. Копченая колбаса. Кофе с молоком, хлеб, масло. Суп из потрохов. Свеженький, рекомендую.

— Ну, тогда суп. И черный кофе. Еще минеральной воды. А вы не посоветуете, что здесь стоит посмотреть?

— Вы впервые в наших краях?

— Да.

— Тогда начните с английского парка. Утром там особенно красиво... — Пан Карлик осекся. — Впрочем, сегодня... вероятно, лучше первым делом осмотреть замок, а потом французский парк и оранжерею.

— А в чем дело?

— Сегодня до обеда тот парк, наверно, будет закрыт.

— Наводнение?

— Нет, нет. — Старший официант откашлялся. — Кажется, убийство...

Михал Экснер с отсутствующим видом посмотрел на пана Карлика. Медленно сунул руку за ремень и тяжело вздохнул.

— Минеральной воды, пожалуйста, пан метрдотель. И не надо охлаждать. Змея, наверно, ужалила...

— Сию минуту. Что вы, какие змеи! В парке их нет, там сыро. — Старший официант подал Экснеру бокал, наклонился, как к хорошему знакомому, и вполголоса добавил: — Это было убийство.

Войтех Матейка подошел к воротам парка.

— Стой! — крикнул молодой вахмистр, вскочив с каменной скамейки.

Матейка, вздрогнув, выронил этюдник.

— Извините, пан Матейка, я вас не узнал, — сказал вахмистр и бросился поднимать этюдник. — Простите.

Матейка пригладил волосы, поправил очки.

— Ничего, ничего. Что это вы тут делаете?

— Сторожу.

— Ага, — кивнул художник. — Ну, до свидания.

— Погодите, — бросился за ним вахмистр, — туда нельзя.

— Почему это?

— Сейчас туда нельзя.

— Это из-за того, что...

— В парк, — повторил вахмистр, — пока что нельзя.

— Послушайте, — пренебрежительно махнул рукой художник, — это же нелепо! Там в самом деле что-то случилось?

— Случилось, — хмуро ответил молодой вахмистр.

— Значит, потому вы и сторожите?

— Вот именно.

— Но ведь это нелепо, а? Ведь перелезть через ограду ничего не стоит. А в нескольких местах она и вовсе обрушилась...

Вахмистр пожал плечами:

— Там сейчас собаки.

Запасник музея был расположен не слишком удачно — на третьем этаже, в зале с крестовым сводом. Это помещение было самым большим и, бесспорно, одним из красивейших в замке. Находилось оно в торце восточного крыла и окнами выходило на три стороны света: на запад — к внутреннему двору, на север, где глубоко внизу, под обрывом, лежал английский парк, за ним виднелись Дворы и еще дальше — Мезиборжи. Восточные окна смотрели на леса, темневшие за парком, на дальние, у самого горизонта горы. Под окнами было несколько строений с красными черепичными крышами и корчма. Зимой в зале стоял промозглый холод, но сейчас все было залито солнцем, яркие лучи озаряли полки с керамикой, витрины с бронзой, коллекцию каменных топориков, сверкали на перламутре пистолетов, на серебре ружей и латуни кавалерийских шлемов прошлого века. За столом, изъеденным древоточцем, — он был придвинут к среднему из окон, выходящих на север, — сидели друг против друга и пили кофе студент-археолог Эрих Мурш и доктор искусствоведения Яромир Медек.

— Сегодня ничего делать не буду, — заявил доктор, сорокалетний мужчина. — И завтра тоже, и послезавтра, а потом, наверно, поеду домой.

— Да, старик был что надо, — грустно заметил Эрих Мурш.

— Талант! Почти гений! А его скульптуры, эти страшилки... Господи, я ведь знал с самого начала. Весь мир восхищался ими в Монреале.

— Да, — осторожно согласился Эрих, — он делал их неплохо...

Студент не хотел обидеть человека, о котором говорили, что он чуть ли не основатель современного примитивизма. Самого Мурша все это не слишком интересовало, к тому же он, воспитанник почти математически-строгой и сурово-реалистической школы доктора Соудека, глядел свысока на любые проявления романтизма. И восторженные похвалы — чего бы они ни касались — вызывали у него только снисходительную усмешку.

— Видите ли, коллега, — Медек потер затылок, — здешняя картинная галерея — это, собственно, просто-напросто собрание курьезов. Как по-вашему, зачем я столько лет упорно езжу сюда? Ради копий Тициана? Да это же коллекция курьезов. Они напоминают примитивистов — тот же детский взгляд на мир, лиризм, что ли... — Он махнул рукой. — Я ездил сюда ради Рамбоусека! Он не только обладал фантазией и умением, но и искусно владел ремеслом. Золотые руки...

— Жаль его, — повторил Эрих Мурш. — Видимо, кто-то пошел на такое из-за денег. А у старика они водились. В последние годы. Благодаря вам, пан доктор...

— Да, он немало продал. И ничего не тратил. Но деньги для него значили много. Что ж, понятно, ремесленник.

— Разве? — усмехнулся Эрих. — Он ведь был сапожником. А сапожники не считались ремесленниками.

— Почему? Считались. К тому же он потомственный сапожник.

— Рамбоусек, возможно, что-нибудь посылал сыну.

— Они не общались. Вся семья считала его тронутым. Как и многие в городе.

— Наверное, ему завидовали, — задумчиво произнес Эрих Мурш.

— Вы имеете в виду его успех? Славу?

— Нет, скорее деньги. Многие преувеличивали его сбережения. У легенд, — продолжал Эрих, — есть одна особенность — мало-помалу они начинают жить собственной жизнью.

Доктор Медек смотрел куда-то вдаль — на Дво́ры, лежащие за прямоугольниками полей.

— Я пошел утром в парк, хотел взглянуть, — произнес он медленно. — К гроту меня не пустили. Да я и не очень настаивал... Возвращался я низом. Окно у Рамбоусека открыто... Уж не обокрали ли его? С лестницей и веревкой это очень просто.

— Ну, тогда бы понадобился еще и грузовик. С лебедкой.

— У него были и небольшие скульптуры.

— Где их продашь?

— Возможно, какой-нибудь фанатик. Или спекулянт. Из-за границы. Там эти вещи очень в цене. И чем дальше, тем больше. И...

Он умолк, потому что от дверей, скрытых за стеллажами, шкафами и стойками с оружием, послышался женский голос.

— Приехала твоя сестренка, Эришек, чтобы вытащить тебя искупаться! Господи Иисусе! — воскликнул доктор Медек, восторженно глядя на дверь. — Коллега Муршова! Здравствуйте!

И вот коллега Муршова появилась перед ними. В обществе этого длинноволосого создания доктор Медек прямо таял от счастья, даже лысина его будто светилась блаженством.

Коллега Муршова позволила пану доктору пожать себе руку, потом поцеловала Эриха.

— Грустите с утра пораньше, как я вижу...

Эрих поправил очки и откашлялся.

Доктор Медек отер платком лоб.

— Вы ничего не слышали?

— Я только что прибыла, и велосипедик, усталый от долгого пути, отдыхает на травке. Утром пан Гарпишек сказал мне, что здесь кого-то убили. Мол, команда надпоручика Чарды во главе с ним самим спозаранку отбыла в Опольну. А здесь, как я погляжу, все спокойно: на площади порядок, в замке тихо, солнышко светит и надпоручика Чарды не видать.

— Убили старого Рамбоусека, — сухо заметил Эрих.

— Убили? Почему?

Мужчины пожали плечами.

— А как?

Доктор Медек удрученно молчал.

— О! — Муршова откинула длинные волосы за спину. — Из-за денег?

— Неизвестно.

— Гм... — Девушка замолчала в раздумье. Потом слегка улыбнулась, вспомнив что-то.

Доктор Медек опять вытер лысину.

— Печально, что старого Рамбоусека убили, — сказала она. — Вас это выбило из колеи, и вы оба наверняка не в состоянии работать.

— Я не в состоянии, — заявил доктор Медек.

— А я смогу, — возразил Эрих. — Элементарно.

— Нет, братишка. К тому же сейчас, до полудня, самое полезное солнце.

— Я успею насладиться им досыта, когда поеду...

— На раскопки ты едешь в сентябре. Короче, берите плавки и пошли.

Там, где ручей, вытекавший из проема в ветхой ограде, пересекал тропинку, через него были переброшены два бревна. Чуть ниже по течению на заболоченных берегах начинались заросли тростника, а дальше сверкало зеркало пруда. Войтех Матейка медленно шел вдоль ограды парка от бокового входа (кратчайший путь в город) к мосткам, осторожно балансируя, перебрался на другую сторону и задумчиво посмотрел на затвор ручья. Плотина большая — строили ее с расчетом на возможные наводнения, — и ходить по ней было удобно. Тропинки на обоих берегах доказывали, что тут действительно ходят. У главного входа в парк, прислонясь к столбу, стоял еще один милиционер. Видимо, у него хватало своих забот, потому что, когда художник Матейка в нескольких метрах от него перепрыгнул через канаву, он удостоил его лишь беглым взглядом.